Лицо Спротта было того же свинцово-серого цвета, что и небо над его головой, когда он, одинокий и хмурый, повернул на Леонард-сквер. Сколько бы он ни притворялся, что презирает новейшую психологию, сейчас ему приходилось признать, что подсознательная тревога, терзающая его ненаглядную Кэтрин, – запоздалое эхо давнего дела Мэтри. Гнев вспыхнул в его груди, когда он отдал себе отчет в том, как велико смятение, порожденное злобным кусачим гнусом, прилетевшим из топей прошлого.
Он солгал, сказав начальнику полиции, что просмотрел все документы, касающиеся пресловутого дела. В этом не было нужды: его и вообще-то великолепная память в данном случае хранила каждую мельчайшую подробность. Да и как бы он мог забыть, даже через пятнадцать лет, о том, что было первым шагом к его нынешнему высокому положению. Он, как сейчас, видел перед собою лицо Мэтри, сидевшего на скамье подсудимых, красивое лицо даго, из тех лиц, которые, на свою беду и погибель, неизменно любят женщины. О да, он, не стесняясь, постарался обыграть это обстоятельство и многие другие тоже, например слабость характера, отличавшую подсудимого и заставившую его так смешаться на суде. Что ж тут непозволительного? Разве он не обязан был сделать свою речь максимально впечатляющей, сгладить, где можно, ее недостаточную глубину, подчеркнуть ее силу, короче говоря, выиграть дело?
Тем временем сэр Мэтью дошел до Леонард-сквер – площади с небольшим садиком посередине, где стояли когда-то белые, а теперь сплошь обсиженные голубями статуи именитых горожан былых времен, – и постарался стряхнуть с себя дурное настроение. Оставив в величественном вестибюле клуба пальто и шляпу, он отыскал уголок поукромнее в нижнем зале и заказал чай.
«Шервуд» был клубом с ограниченным доступом, он вербовал своих членов из старейших семейств графства и аристократии Средней Англии. Спротта здесь недолюбливали; он был трижды забаллотирован, прежде чем попал в члены клуба, но все-таки добился своего, и это доставило недюжинное удовлетворение его тщеславию. С тех пор как он понял, что люди завидуют его успеху, у него возникла потребность похваляться своей непопулярностью, гордиться способностью сломить любое сопротивление. Нередко, стоя перед трюмо в мантии, пока его секретарь Берр, человек средних лет, с лицом табачно-серого цвета, подобострастно подавал ему парик, он самодовольно улыбался собственным мыслям и замечал:
– Послушайте-ка, в Уортли ведь нет человека, которого ненавидели бы так, как меня.
Однако в этот вечер он в значительной мере утратил свою самоуверенность и всей душой желал, чтобы кто-нибудь из немногочисленных присутствующих подошел к нему, с ним заговорил. Но, увы, только несколько сдержанных кивков отметили его появление в зале. В противоположном углу четыре человека играли в бридж, среди них – его коллега, немного ему знакомый, Найджел Грэхэм, королевский адвокат. Раз или два они взглянули в его сторону, и в нем немедленно шевельнулось подозрение, что они говорят о деле Мэтри. Нет, нет, так больше продолжаться не может, надо взять себя в руки. Но почему, собственно, Грэхэм не узнает его? Спротт не спеша принялся за чай, время от времени поглядывая на коллегу.