Еще был у меня ухажер Аркадий-длинный. Он тогда в артиллерийском училище учился (давно дело было!). Как из песни: "А я люблю военных, красивых, здоровенных…" Он теперь полковник. Толстый такой, румяный, большой как гора. Выпить, конечно, не дурак. В Москве обретается, но иногда и в наши края заглядывает. Заходит по старой памяти: "Ты чего ж это, Людка, до сих пор неженатая?" Представляете, так и говорит: "Неженатая", да еще при моей маме – учительнице русского языка! Мама и теперь вся обмирает.. Прямо бледнеет как перед обмороком. А ему хоть бы что! Он рюмочку – хлобысь! И опять со своими расспросами. "Слушай, – ревет, – у меня уже внучке полгода, а ты тут все в девках заседаешь!" Когда он уходит, я, бывает, плачу и маму упрекаю. Чем, говорю, тебе Аркадий не подошел? Ну, бывает, слова путает, так у него же под началом целый полк, и все его слушаются, и там он все как надо произносит… А была бы я сейчас полковничихой… Аркадий, он, знаешь, неплохой, он незлой, и руки у него всегда горячие… И о своей родне он очень даже заботится! А о нас с тобой кто теперь позаботится, когда папа умер? Мне уже почти сорок, я с детьми работаю, и никого кроме детей не вижу! Кроме чужих детей! Мама сидит, молчит, слушает, и лицо у нее непроницаемое, как у йога во время медитации. Такое каменное, строгое, самоуглубленное лицо. Она знает, что я поплачу, покричу, поупрекаю маленько, зато никуда не денусь. И завтра, и послезавтра, и через три года буду тут же сидеть, кофту на спицах вязать и кота Епифана молочной кашей кормить. Все будет на своих местах: она – возле телевизора, я – рядом как вечный Санчо Панса.
Кто знает, может, если бы папа не умер, все было бы иначе? У нас папа веселый был, добрый, ласковый. Простой такой, и тоже не все правильно выговаривал. А мама у нас была красавица и умница. Особенная. Он ее как ребенка опекал: "Чего моя девочка хочет?" Он нам праздники устраивал, подарки дарил. Одна его кукла самодельная до сих пор в шкафу лежит: глаза из пуговиц, нос – кнопка, рот красным шелком вышит. Сам вышивал. Я в детстве избалованная была… Мне иногда кажется, что мама до сих пор ему простить не может, что он вот так взял и умер посреди жизни, совсем не старым, и ее на произвол судьбы бросил. Он уже пятнадцать лет как умер, и у нас с этих пор ни одного праздника не было. Мама все болеет, на пенсию раньше срока ушла, а моих знакомых да приятелей теперь уже всех разлюбила – потому что они меня у нее отнимают.
Когда меня нет дома, она сидит посреди комнаты на стуле, слушает радио и ждет, когда я вернусь. А когда я возвращаюсь, она мне поручения дает: помыть, почистить, купить, потому что у нее самой сил нету. Или ей кажется, что нету, но ведь это почти одно и то же. Она и не готовит вовсе ничего, разве что Епифану каши сварит. А ведь ей чуть за -шестьдесят! Я ей подружек находить пыталась, чтобы она развлеклась как-нибудь, ну, посплетничала, что ли, про соседей… Только она ведь у нас гордая Она МГУ заканчивала. Она из двоечников отличников ковала, у нее отпетые хулиганы по струнке ходили, а облоно на всех конференциях ей слово предоставляло. И как же она теперь пойдет с неграмотной бабой Катей и деревенской бабой Любой про цены на рынке рассуждать! Это же просто абсурд! Нет, она будет ждать меня, свою дочь. Я приду из школы и буду ей докладывать про жизнь учащихся и коллектива, а она как старший товарищ будет меня наставлять. Это ничего не значит, что у меня уже восемнадцать лет стажа, это все ерунда. Главное, что у меня нету такого, как у мамы, характера. Я же размазня. Но она меня научит, как надо поступать, чтобы тебя уважали…