Кочующий гроб шел на восток, в Евразию, в глубь чужого континента.
Мы не знали, что нас ждет. Наши европейские понятия были, очевидно, неприменимы к этим людям - к тому, что они называли судом, культурой, порядком и справедливостью. Во всем, что нас окружало, была двусмысленность, двуликость, недоговоренность. Куда нас везли? Не было ответа. Кто были настоящие преступники? Мы или те, кто нас вез? И что нас ждало? Ссылка, поселение, колхозное житье? Условия переезда были нечеловеческие. Но и здесь соблюдалась форма, все честь-честью: каждое утро в загаженный, смердящий вагон, где люди испражнялись и ели рядом одновременно, входила женщина-врач в безупречно белом халате, спрашивала, нет ли жалоб, и, по ее указанию, товарищ наш, завшивленный, как и все, доктор-арестант, которому не суждено было выжить в стране зэ-ка, раздавал лекарства и бинтовал раны.
Так выглядела эта "социальная опека", которая сотрудничала с социальным злом, вместо того чтобы с ним бороться, украшала его - и выражала ту же двусмысленность варварского содержания в псевдогуманной оболочке.
Раз в день раздавали нам хлеб. Не было горячей пищи, но на пятый день нам раздали глиняные миски и деревянные ложки. Под вечер пятого дня мы хлебали первый "советский" суп. Острый голод мучил нас. Но мысли наши были заняты чем-то другим.
За Столбцами мы переехали бывшую польскую границу. Сразу исчезли чистенькие белые здания польских вокзалов, крытые красной черепицей, с круглым циферблатом часов под центральным выходом на перрон. Потянулись деревянные старые постройки царского времени - угрюмые и неряшливые. Разбитые стекла окон часто были заткнуты тряпицей или фанерой. Деревни, которые мы видели через наше крошечное окошечко, были "колхозы". Но как убого выглядели эти деревни с их потемневшими избушками и соломенными крышами!
Мы прибыли в Минск. Не полагалось арестантским эшелонам стоять на виду в столице советской Белоруссии. Нас отвели за город. Было хмурое утро, без солнца. За окошечком мы видели немощеную улицу предместья с деревянными домиками и торопливых прохожих. Шли бабы в платках и дети, не подымая глаз, не глядя в нашу сторону.
Иначе выглядели наши остановки на польской стороне! Где бы ни останавливался наш поезд - всюду немедленно собиралась толпа, и часовые должны были отгонять любопытных. Дети, как очарованные, смотрели на поезд с человеческим грузом, на товарные вагоны, набитые арестантами, на штыки конвойных, показывали пальцами на лица, смотревшие через решетку. Их матери пробовали подать нам хлеб. Мы видели слезу и выражение испуга на лицах еврейских женщин, чувствовали атмосферу сострадания или просто интереса.