Конечно, они могли все устроить. Мы же, все четверо, могли хранить секрет Нони все время Паузы. Я сама сейчас хранила секрет о блоге и о том, как провожу время за пределами офиса. Скиннеры умели хранить секреты. Это с честностью у нас не очень получалось.
– Жаль, что вы мне тогда не сказали, – прошептала я.
– Ты была слишком маленькой.
– Мне было семнадцать.
– Ты всегда обожала Джо. И всех его друзей. Мы подумали… – Кэролайн помолчала. – Мы с Рене решили, что лучше тебе не говорить. Вот и все.
– Я не сказала бы Нони, – ответила я. – Я сохранила бы ваш секрет.
Кэролайн снова внимательно посмотрела на меня.
– Джо говорил, что папа велел ему перестать играть в бейсбол, – произнесла она безо всякого выражения. – Папа сказал, что его бросковая рука уже не та. Это сказал ему папа.
– Папа? – И я немедленно вспомнила тот давний день во время Паузы, когда Джо взял меня в наш старый желтый дом, и мы стояли в бывшей родительской спальне и ждали нашего отца. Я никогда никому об этом не рассказывала и не сказала Кэролайн и сейчас. Но это воспоминание было как маленькая, ужасная бомба, которую я держала в руке.
* * *
Кэролайн неделями не говорила Нони, что бросила учебу.
– Ты должна сказать Нони, – говорил ей Натан за завтраком или перед сном. Говоря это, он всегда как-то касался ее – брал за руку, гладил по плечу, но это не помогало.
– Я не могу, – всегда отвечала Кэролайн. – Она будет ужасно разочарована.
– Возможно. Но ты все равно должна сказать.
С годами Натан все же завоевал расположение Нони, и теперь его отношения с ней были даже лучше, чем у Кэролайн. Но он не знал Нони так, как знала она. Он не понимал странного сочетания большой и малой истории, оживлявшей родительство Нони. Кэролайн же помнила все дискуссии о феминизме за обеденным столом, банку из-под варенья на подоконнике, полную долларовых купюр, куда собирались деньги на колледж. Успех Натана не был символом, он был просто успехом.
Месяц спустя после ухода из университета Кэролайн сидела в плетеном гамаке, висевшем между двумя осинами на заднем дворе, когда Натан принес ей телефонную трубку.
– Звони своей матери, – велел он. – Я больше не могу ей врать.
Кэролайн взяла телефон, но звонить не стала. Откинувшись на спину, она наблюдала, как белая бабочка порхает с одного поникшего ноготка на другой.
«Может, – думала Кэролайн, – Нони вспомнит, как сама была беременна. Как болит спина, как плохо спится, как трудно сосредоточиться, и мозг постоянно переключается с одного на другое, и постоянно слышится биение маленького сердца». Как Кэролайн могла сосредоточиться? Как она могла соревноваться с кучей подростков, которые гуляли все выходные и искренне верили, что события семнадцатого века достойны обсуждения. С людьми, которые думали только о себе? Кэролайн находилась в другом измерении. Более того, она вышла уже за собственные пределы – ее мысли и чаяния тянулись шире и дальше, в будущее человечества, в простирающиеся ветви семейного древа, растущего вширь, где она была самым его центром, мощным, питающим стволом.