На наш взгляд, можно лишь предположить, что, познакомившись с бердышами в ходе Баториевой войны, русские посчитали это оружие достаточно эффективным и вместе с тем дешевым и простым в изготовлении для того, чтобы перенять его как своего рода «мобилизационный» вариант древкового ударного оружия, позволявший быстро вооружить массы плохо или малообученных пехотинцев, «зборных» и даточных людей. Стрельцы же если и вооружались бердышами (в их ранних вариациях), то по остаточному принципу из местных арсеналов (например, Троице-Сергиева монастыря, откуда впоследствии большая коллекция бердышей поступила в музейные хранилища — например, в московскую Оружейную палату), будучи на гарнизонной службе и выдерживая «осадное сидение». «Штатным» же оружием стрельца он станет существенно позже, в другую эпоху.
В Смутное время, судя по всему, происходит и «довооружение» стрельцов древковым оружием — копьями, точнее рогатинами. Во всяком случае, готовя экспедицию против засевшего в Астрахани атамана И.М. Заруцкого с «воренком» (сыном Марины Мнишек и Лжедмитрия II), стрельцам из казанских пригородов было предписано собираться в «плавную» рать, имея на вооружении «пищали добрые и рогатины, и прапоры б у рогатин были» (пищали, кстати, у стрельцов были казенные, ценой по 14 алтын за штуку)[530]. Под рогатиной в отечественной оружиеведческой литературе принято понимать, как указывал О.В. Двуреченский, «копья, размер пера которых значительно превосходит диаметр втулки наконечника копья»[531]. Появление рогатины на вооружении стрельцов, судя по всему, отражает опыт боевых действий в годы Смутного времени и столкновений русской пехоты с польско-литовской и казацкой конницей. Необходимость найти более или менее действенное и вместе с тем дешевое оборонительное оружие вместе с успешным опытом применения пехотных пик иностранными наемниками и ратниками князя М.В. Скопина-Шуйского, видимо, стимулировали процесс дополнения комплекта вооружения стрельцов древковым оружием (особенно если принять во внимание, что гуляй-город как полевая крепость оказалась недостаточно эффективной в столкновениях с польско-литовскими войсками)[532]. Правда, насколько длительной оказалась практика вооружения стрельцов бердышами и копьями на завершающем этапе Смуты и в первые послесмутные годы — сказать сложно. Осторожно предположим, что вскоре после «нормализации» жизни в стране стрельцы отказались и от бердышей, и от копий, вернувшись к традиционной связке пищаль (самопал) — сабля.
Что же касается сабель, то здесь стоит отметить, что, как и в случае с бердышами, в нашем распоряжении совсем немного сабель, которые четко и недвусмысленно датируются именно XVI и началом XVII в., и то, как правило, это статусное оружие, богато украшенное и дорогое. Позволить себе такое оружие рядовой стрелец, конечно, же не мог. Однако и полагать, что вооружение стрельцов топорами было связано с тем, что на протяжении большей части XVI в. сабли стоили дорого, как это следует из контекста раздела о саблях классической статьи М.М. Денисовой