Чехов расхохотался в голос, до слёз. А потом, глянув на стоящего вдали Брюсова, ещё сильней.
– Ну так как? – не отставал Санька.
– Подумаю, – серьёзно ответил писатель, – Основоположник, ну надо же… подражатели уже появились, а тут – карикатура!
– … приезжайте, приезжайте непременно, Алексей Максимович, – басовито гудел дядя Гиляй, – вы всё мечтаете о новых людях, бесстрашных и свободных.
– А знаете… – Горький задумался ненадолго, – пожалуй, что и поеду! Вот как соберётесь… вы не против, Владимир Алексеевич?
– Буду рад!
– Егор Кузьмич! – расшалившаяся Гиппиус подлетела ко мне с листом бумаги, – Я наслышана, что вы неплохой художник газетного стиля, и славны своими экспромтами! Не откажете даме в просьбе?
– А почему бы и не да, дражайшая Зинаида Николаевна?! Так… вы слышали историю о Бляйшмане? – поинтересовался я собравшихся вокруг.
– Какую из? – поинтересовался Брюсов и вокруг захмыкали. Фима… это Фима, со всеми втекающими и вытекающими.
– Обожествление Бляйшмана одним из племён.
– Ах это… кто же не слышал! – вокруг засмеялись уже открыто, – Да уж, история наделал много шума!
– Тогда… – прислонив лист к стене, карандашом вывожу немного карикатурную, но узнаваемую фигуру Чижа перед мольбертом, с кистью в одной и тесаком в другой. Вид самый вдохновенный, какой только бывает у брата, с лёгкой степенью придурошности.
«Буров нарисую, бриттов распишу. Обращайтесь».
Рафинированная Гиппиус поинтересовалась жаргонным словечком, и ей быстро пояснили.
Потом Мишку, склонившегося над узнаваемой картой Африки с гигантскими портняжными ножницами.
«Кроим планы. Можем пришить»
… и наконец – Фима, в той самой китчевой манере, насколько её можно передать карандашом. В важной позе, обвешанный с ног до головы разными товарами, он стоял перед склонившимися ниц дикарями.
«Зовите меня просто: О, Господи!»
Дружный хохот, и лист пошёл по рукам, оказавшись в конце концов у Гиппиус, которая и оставила его себе, пообещав взамен «посвятить какое-нибудь стихотворение или рассказ».
Пыхая трубкой, старый Илмаринен равнодушно следил за полицейскими агентами, изучающими амбар. Молодые ещё, и от того полные служебного рвения, они напоминали ему голенастых недопёсков, в которых угадывается порода, но дурные щенячьи повадки пока преобладают. Вороша сено и тыкая металлическим шомполом пол, преисполненные молодым азартом так, будто всерьёз ожидая социалиста с револьвером в одной руке, и адской машинкой в другой, смотрелись полицейские скорее забавно, нежели серьёзно.
Раздражения они не вызывали, давно уже став частью сезонного цикла Виролахти. Сперва в окрестностях появляются полицейские агенты, рыскающие в поисках революционеров, потом царский доктор, проверяющий местных на наличие заразных болезней.