– Не уберегла! – завыла Татьяна, едва закрылась дверь, – Сердце вещувало не ходить, а мне бы не пустить их хоть как! Мария Ивановна теперя на небесах, а Наденька сиротой осталася-а…
– Ну… – дядя Гиляй шагнул к ней, неловко прижимая голову к груди, и та зарыдала ещё горше. Кривясь, опекун сморгнул раз, да другой…
… да и заплакал. Так, как это только могут сильные мужчины – кривясь неловко и так горько, как и представить себе невозможно.
Но вот ей-ей… кажется мне, что слёзы эти – к лучшему.
Заполошный бабий визг ввинтился в уши, подняв разом птиц надо всей плантацией, и Серафим, не думая долго, рванул со спины ружьё, уходя в сторону от возможного стрелка – как учили, перекатом…
… и тут же встал, отряхивая насекомых, золу и растительный сор. Руки подрагивали от злости не случившевося боя, и всево ажно потряхивало от хотения организма куда-то стрелять, бежать и рубить тесаком.
– Чевой в етот раз-то! – выплюнул он, с трудом удержавшись от тово, штобы не поучить свою бабу поперёк широкой жопы. Стоит, зараза белобрысая, моргаить!
– Во-от… – протянула виновато Прасковья, тыкая опасливо лопатой в разрубленную многоножку, – выскочила…
– Да тьфу-ты! – сплюнул мужик и несколько раз сжал-разжал мосластые кулаки и отряхнул с рукавов пропущенный сор, – Думал уже, Богу душу отдам! На войне так не пугалси, как от твово визгу заполошново!
– Ну так оно само, Серафимушка… – баба часто заморгала, серые её глаза наполнились слезами, и супруг только вздохнул прерывисто. Любит он ея, заразу глупую! И так-то любил, а уж опосля разлуки и тово крепче!
А поучить… он сжал несколько раз кулаки и вздохнул. Удар-то тово… поставили добрые люди, британцев с одново удара на Тот Свет отправлял, а тут – супружница… жалко! Пузатая ишшо, не дай Боже…
Вожжами бы надо, но тожить жалко – самому ж потом раздетую щупать, а у ево ажно серце заходится, когда на гладком теле видит красноватый вздувшийся рубец. Ей уже не болить, заразе бестолковой, а ему будто самому кожу в том месте содрали!
– Ладноть, – попытался успокоиться Серафим, – ты тово… привыкай.
– Ага, ага… – закивала супруга виновато, – я так-то помню, а всё едино серце заходится, когда такую гадоту вижу, чуть ли не с полруки.
– А ета… – она ткнула многоножку лопатой, мстительно разрубая её ещё раз, – нежданчиком ка-ак…
– Ка-ак, – передразнил Серафим, поудобней перехватывая тесак на длинной рукоятке, каким удобно рубить молодую зелёную поросль, а при нужде и приголубить кого – хоть выскочившего леопарда, а хоть и етого, прости Господи… аборигена! Вот же образованный люд ругательства придумывает, а?!