– Твоя взяла, – сказал Альберт, направляясь к лошадям. – Отдам тебе остатки еды и чайник. В сумке есть еще немного сена для пони.
– Прости, что называл тебя плохими словами, – неловко извинился Майкл.
– Нет, ты все правильно сделал… раз ты так чувствовал… Ну, давай, я поехал. И не забудь завтра перед уходом потушить костер. Не хотелось бы провести выходные за тушением пожара у Висячей скалы.
Лансер спешил двинуться в путь, и Альберт пустился галопом к горе Маседон. Он отлично знал нужный поворот между двумя эвкалиптами и вскоре скрылся из виду.
Длинные тени выползали из леса, вытягиваясь по золотистой равнине, поверх тонких линий изгородей и заборов, по случайным овцам и по ветряной мельнице, чьи неподвижные серебристые крылья ловили последние лучи солнца. Темнота, хранившаяся весь день в зловонных впадинах и пещерах, просочилась в сумерки, и настала ночь. Конечно же, Альберт был прав. Майк прекрасно понимал, что ничего до рассвета сделать не сможет. Во сколько же встает солнце в этой непонятной стране? Юноша набрал коры, вновь разжег затухающий огонь и в его неровном свете неохотно съел немного мяса и хлеба. Позади Висячая скала невидимо давила на беззвездное небо. В нескольких ярдах от Майкла мелькнуло белое пятно – это пони шел к ручью попить. Из охапки папоротника-орляка получилась довольно удобная постель, хотя от ночного воздуха по телу побежала дрожь. Майк снял жакет и, накрывшись им, лег на спину, рассматривая небо. Только один раз в жизни он спал на природе – на Французской Ривьере с компанией друзей по Кембриджу, заблудившись где-то в холмах близ Канн. В ту ночь были звезды, виноградники и отдаленный свет, пледы для девушек, а еще фрукты и вино, оставшиеся после дневной экскурсии. Тогда это казалось невероятно увлекательным приключением.
Майк провалился в настороженный сон, в котором стучащие о камень подковы арабского пони напоминали ставни, что открывала горничная в его комнате в Хэддингем-Холле. Хорошо бы Энни не стала сдвигать шторы… Майк проснулся и открыл глаза. Вокруг была плотная завеса черной австралийской ночи. Все тело ныло. Он бросил сломанную ветку в костер и смотрел, как отражается в заводи корона из искр над сухими листьями.
Когда появились первые проблески света, он уже грел чайник. Проглотив жидкость с кусочком засохшего хлеба, который муравьи пытались унести в свои норки, Майк отдал пони остатки сена и был готов выдвигаться. Много дней спустя, отвечая на бесконечные вопросы констебля Бамфера, юноша понял, что не имел никакого конкретного плана действий, когда пересек ручей и пошел к Скале. Лишь ощущал необъяснимое желание вернуться к кустарнику с белыми флажками и продолжить поиски оттуда. Утро выдалось чудесное, теплое и безветренное. Он легко обнаружил низкорослый куст лавра по листкам бумаги, размякшим от росы. Среди деревьев, где утро радостной болтовней встречали сороки, промелькнул попугай. Прикрытые зеленым кружевом из папоротника и другой листвы, пугающие выступы Висячей скалы еще не были видны. В нескольких ярдах от того места, где Майк остановился, чтобы достать ногу из прямо-таки бездонной расщелины, зигзагом проскакал кенгуру валлаби – видимо, здесь пролегала естественная тропа. О некоторых вещах животные знали намного больше людей. Кокер-спаниель Майка, к примеру, мог учуять кошек или других врагов за полмили. Что же увидел валлаби, что ему было известно? Может, глядя на Майка с каменного уступа, он хотел что-то ему сообщить?