Из окон и с башен,
гирляндами украшенных,
дети бросали цветочные букеты
из васильков, и роз,
и душистых гиацинтов
на перекрестки,
куда ступал Глаукома.
Вниз, на дороги,
с мостов, колоколен
летели фиалки,
веточки сливы,
пионы и лилии,
и сами дети
спускались к дороге,
когда проходил император.
Хоукмун сделал большой глоток вина и глубоко вздохнул, глядя на Боженталя, а поэт все продолжал:
Луна блистала,
жаркое солнце
застыло в зените,
звезды усыпали небо
и серафимы славу пропели.
И вот император остановился
в священных руинах, высокий,
и возложил руку на дверь,
какой из всех смертных
лишь он смел коснуться.
Хоукмун задохнулся, словно человек, шагнувший в ледяную воду. Рука Иссельды опустилась на его покрытый испариной лоб, в ее прекрасных глазах читалась тревога.
– Милорд?
Хоукмун не сводил с Боженталя пристального взгляда, а поэт продолжал, не зная снисхождения:
Глаукома вошел, глаза долу,
в родовую гробницу
из ценного мрамора,
в жемчугах и рубинах.
Портал миновал,
прошел колоннаду,
а наверху
тромбоны звучали,
горны трубили,
земля дрожала
и амбра горела, благоухая.
Взгляд Хоукмуна был прикован к Боженталю, и оттого молодой герцог мог лишь смутно, словно сквозь туман, отмечать, как Иссельда обеспокоенно касается рукой его лица. Он не слышал ее слов и не чувствовал прикосновений. Внимание его поглотил причудливый ритм поэмы, кубок выпал из ослабевшей руки.
Несмотря на то что гостю было со всей очевидностью дурно, граф Брасс, переводя внимательный взгляд с Хоукмуна на Боженталя, даже не попытался помочь. Лицо графа было наполовину скрыто винным кубком, а глаза весело блестели.
И вот император
на волю пускает
белого голубя!
Символ мира,
чистый и редкий,
всем людям любовь
обещает.
Хоукмун застонал. На другом конце стола фон Виллах громыхнул кубком по столешнице.
– И я того же мнения. Ну почему не «Горная кровь»? Прекрасная же…
Император пустил
белого голубя,
голубь летел
и скрылся из виду,
пронесся сквозь воздух,
пронесся сквозь пламя,
пронесся всё выше,
всё выше и врезался
в солнце, отдав
за императора жизнь!
Хоукмун попытался встать на ноги, намереваясь окликнуть Боженталя, но упал на стол, расплескав вино во все стороны.
– Он пьян? – спросил фон Виллах с презрением.
– Он болен! – воскликнула Иссельда. – Как же он болен!
– Полагаю, он не пьян, – сказал граф Брасс, перегнувшись через Хоукмуна и приподнимая тому веко. – Но он точно без сознания.
Граф посмотрел на Боженталя и улыбнулся. Поэт улыбнулся в ответ и пожал плечами.
– Надеюсь, граф, ты знаешь, что делаешь, – сказал он.
Хоукмун всю ночь пролежал в глубоком забытьи, он очнулся утром и увидел склонившегося над ним Боженталя, который был еще и замковым доктором. Он терялся в догадках, вызвано ли его нынешнее состояние выпитым вином, Черным Камнем или же поэмой. Но сейчас ощущал жар и слабость.