— Это было на рассвете двадцать второго июня, — рассказывает по моей просьбе солдатам подразделения Василий Брестский. — В первый же день войны Германия бросила против нас сто восемьдесят одну дивизию и восемнадцать бригад. Это в общей сложности пять с половиной миллионов солдат, четыре тысячи танков, пять тысяч боевых самолетов, пятьдесят тысяч орудий. Страсть какая силища!
Я смотрю на Василия и думаю: самый страшный наш день в этой войне — двадцать второе июня сорок первого года. С тех пор прошло три года, и противник уже познал силу наших ударов, но двадцать второе июня останется в нашей памяти как самый черный день. Василий в тот день был в Бресте и грудью встретил врага. А я был дома и узнал о войне спустя четыре часа после ее начала.
Не будь того дня, и не пришлось бы пропадать в этих болотах, и не думал бы я каждый день, кого из нас будут хоронить завтра. Не будь того дня, я, может, уже был бы женат на Маро, и сейчас не проливали бы слез в тревоге за меня ни она, ни моя мать.
Не будь того дня… Но день тот должен был быть — летний, солнечный. Как звено в цепи времени. День этот должен был быть, но не днем начала столь страшной войны.
Василий рассказывает о том первом кровавом рассвете, о том черном дне.
— В случайности я не верю, — сказал он в заключение. — Но в одно верю определенно: врага мы с нашей земли прогоним и я снова вступлю в Брест. И знаете что? Я верю, что это произойдет на рассвете! Непременно.
И я верю, Василий.
Сегодня двадцать пятое июля. Через пять месяцев и три дня мне исполнится двадцать один год. В записях моих ожидание рассвета.
НАРВА НАША
Мы пропитались кровью. Все в земле, в земле.
Наступаем на город Нарву.
Ночь. Никто не спит. Да и какая же это ночь — белая ночь! Ищу себе место для нового наблюдательного пункта, для нового наступления.
Солнце взошло, зейтунцы…
[10]Чудеса, да и только. В сердце звенит песнь моих дедов-храбрецов. Кровь в жилах обновляется. Песню наигрывает на аккордеоне мой знакомый инженер-капитан, тот самый эстонец из восьмого эстонского корпуса. Увидев меня, он спрашивает:
— Что, нравится?
— Так это же родная, наша, армянская! — говорю я. — Откуда вы ее знаете?
— Давно уже. И не помню откуда…
Идем в наступление. Невинное слово «наступление». В нашей обстановке точнее было бы сказать: «Идем на смерть!»
Подумайте только, откуда и куда добрался зов крови армянской!
Нарва в огне и дыму. Что ж, наступление. Атакуем час, два, три часа, целую вечность!..
Только под вечер нам удалось ворваться в Нарву.