От всех этих дум у Асура в груди что-то сжалось в комок и наконец вырвалось вскриком отчаяния:
— О-ох!
— А то как же? — словно бы подхватив его горестный стон, сказал Срапион. — Обязательно умрет…
Асур, не слушая его, кусал губы. Напрасно, видно, он подобрал ребенка. Пусть бы и правда остался лежать возле матери под открытым небом. Пусть бы и умер, ему-то что, Асуру? Мало разве таких погибло? «Нет, нет! Что это я! — рассердился на себя Асур. — Как можно, чтобы не проросло это живое дышащее семя?» Такое и думать грех. Это дитя — теперь частица самого Асура, частица его души и тела. Ребенок должен жить. Еще утром младенец был совсем-совсем чужим ему. А теперь, смотрите-ка, стал словно бы одной крови, как родной, как свой ребенок.
И полного дня не прошло, а родной?! Асур испытывал к нему такую безмерную нежность, как будто у него в руках его собственная плоть и кровь. Визгун, мучитель, а как дорог: трепетный, живой и такой теплый! Вот только бы не слова Срапиона…
— Увидишь, помрет…
— Не каркай! — бросил Асур. — Если трусишь, можешь дальше идти один. А я его не брошу. Ни за что!..
Срапион с усмешкой посмотрел на Асура и процедил сквозь зубы:
— Ну и глупец же ты!..
Едва видимая тропка вдруг тоже кончилась, истаяла. И они оказались в беспорядочно раскиданном в скалах, невесть как тут растущем кустарнике. Однако перевал уже близок. Еще полчаса такого подъема, и они «оседлают» его.
Срапион так взмок, что над спиной у него курилось облако пара. И это было очень смешно. Асуру казалось, что перед ним движется дымящаяся копна подожженного сырого сена. Он и сам был весь мокрый. Струйки пота стекали и с лица, капали на ребенка. Но как бы то ни было, а надо продвигаться вперед. Если даже совсем истаешь, изойдешь по́том и вольешься в речку, надо идти.
До перевала добрались, когда сумерки уже окутали землю черной пеленой. Асур не чувствовал ног, они подгибались под ним и были как чужие.
— Срапион! — взмолился он. — Может, передохнем немного?
— Еще что придумал, — не сказал, а с трудом выдавил из себя Срапион, — горный ветер так тебя прохватит, потного, в минуту рубаха станет ледяным панцирем. Иди, не останавливайся!..
На спуске настроение у Асура чуть поднялось, хотя малыш по-прежнему все плакал. Голос у него, правда, ослаб, и теперь это уже больше походило на хрип. И тельце, которое утром было крепким, как сбитое, сейчас стало похоже на опавший кузнечный мех. Если еще час-другой не удастся раздобыть ему еды, он и впрямь помрет не позже этой ночи.
Асура от такой мысли дрожь пробрала. Господи, неужели ребенок должен умереть на его руках?! Подумать страшно!.. До чего же они несчастные, и этот малыш, и он, Асур, и весь род человеческий!.. Ведь где-то в мире миллионы, может, десятки миллионов таких малюток, сопя от удовольствия, взахлеб сосут материнскую грудь, и у всех у них, у этих миллионов, прижатых к сердцам матерей младенцев, губы увлажнены теплым грудным молоком, а глазенки — синие, черные, круглые и миндалевидные — таращатся и улыбаются.