Добрался до невысокого холмика. Лиловые головки клевера поникли, подбитые пулями. Я вытянулся на траве. Прямо перед глазами, в голубой цветочной чашечке, две букашки. Постель у них небесно-голубая, и крылышки обласканы солнцем. Чуден мир!..
Я поднялся и перепрыгнул через холм. И тотчас вслед мне застрочил пулемет, но я уже был в воронке. Дно ее застилала спекшаяся кровь.
* * *
Только под вечер я нашел своих. Из всей роты остались в живых восемнадцать человек. И с ними политрук. Хоть я и был зверски усталым, все же вырыл себе неглубокий окопчик и залег в нем. Чуток бы поспать…
Старшина принес нам в термосах еду и ахнул:
— Вас так мало осталось?!
Мы протянули свои котелки. Каши он дал на сей раз не жалея.
— Ешьте и за убитых…
Я быстро справился со своей долей и забрался в окоп.
Вдруг одна за другой грохнули две мины, разорвались в том самом месте, где сидели мои товарищи. Только две мины…
Я выскочил из окопа. Передо мной лежало тело с оторванной головой, а рядом Коля с разорванной грудью. На кровь уже слетелись мухи. И когда только они успели учуять смерть, проклятые?
Из восемнадцати человек уцелели я, Серож и еще наводчик. Четверо ранены, а остальные убиты. У одного в руках, у другого в зубах еще зажаты куски хлеба. Чтобы не потерять сознание, я до боли прикусил себе язык и вдруг услыхал голос политрука:
— Помоги раненым.
Из Колиного котелка еще шел пар, рядом лежал надкусанный ломоть хлеба…
— Убитым уже не поможешь, ты лучше перевяжи-ка меня…
Это сказал раненый боец. Он сжимает свою оторванную левую руку, пытается хоть как-то остановить кровь.
Я содрал с себя обмотку, кое-как перевязал его руку и только после этого обрел дар речи.
— Санитар!
Из-под деревьев вынырнула девушка с санитарной сумкой. Худенькая, высокая, неприметная… О боже, это же Шура!.. Но она меня не узнала. Сколько уж мы не видались друг с другом!.. А может, узнала, только виду не подала? Нет, не узнала. Я ведь сейчас на себя не похож, обросший, грязный и весь обтрепанный. От страха и ужаса на мне небось и лица нет.
Она окинула взглядом раненых и отпрянула…
Я не знал, что и подумать. Политрук дернул меня за руку.
— Пусть… Испугалась крови…
Может, я ошибся, и это вовсе не Шура? Но если не она, то отчего же мое сердце так бьется?
Кровь Сахнова засохла на моих руках и на бумагах в моем нагрудном кармане.
Сегодня двенадцатое мая. Уже четыре месяца и пятнадцать дней, как мне восемнадцать. Записи мои в крови.
СВАДЬБА ПОД ГУСЕНИЦАМИ ТАНКА
Ночь. Мы вдруг неожиданно наткнулись на командира нашего полка. С ним было всего человек пятьдесят — шестьдесят. Под деревом лежал убитый комиссар, и ремень мой на нем, со звездой на пряжке.