– Не обязательно, – отвечает Гэбриел, сворачивая свои боксеры в круглый комок и, как с отвращением замечает мальчик, старается прикоснуться к ним всеми пальцами.
– У меня есть пленки с записями, – говорит Кассиди, повернувшись в сторону прицепа, будто собирается пойти туда.
– Не стоит беспокоиться, – отвечает отец.
– Просто… – начинает Кассиди, но отец резко опускает ладонь правой руки и двигает кистью слева направо, отвергая эту идею. Этот сигнал рукой мальчик – это понятно по выражению его лица – помнит по книжке с картинками из начальной школы: так обычно переговаривались индейцы в прежнее время, при помощи языка знаков, когда возникала необходимость.
Он ненавидит свое происхождение. Любит его, но и ненавидит.
– Отправь его внутрь, когда будет готов, – говорит голый Гэбриел отцу, он стоит в вызывающей позе и держит открытый клапан парильни, чтобы Кассиди мог нырнуть в нее. – Хорошо?
Отец коротко кивает, и, сверкнув голым задом, Гэбриел тоже через секунду оказывается в парильне, армейская куртка опускается за ним, закрывает вход.
– Ты это всерьез? – спрашивает мальчик у отца.
– У него тут всегда стая собак… – произносит отец, и его слова звучат как вопрос, потом он светит фонарем во все стороны, держа его у плеча, точно так, как делают копы. Он не может перестать быть копом даже на одну ночь.
Мальчик прислоняется спиной к машине и стаскивает с себя тренировочную куртку одним движением, вывернув ее при этом наизнанку, так что теперь она становится ослепительно-белой. Аккуратно перекидывает ее через руку. Воздух покалывает кожу. Он трет предплечья ладонью, шипит сквозь стиснутые зубы.
– Эта лошадь за мной наблюдает, – говорит он.
– Похоже, это ты наблюдаешь за лошадью, – возражает отец, все еще вглядываясь в темноту, не появятся ли собаки.
– И что я должен там делать?
– Сам сообразишь.
– Бред собачий, знаешь ли.
– Да, я тоже все знал, когда мне было четырнадцать.
Мальчик качает головой, сбрасывает туфли, он уже считает секунды этой ночи.
Трое маленьких индейцев[40]
– Эта потельня – сырая и холодная, Нат, – произносит Гейб, когда темная фигура Ната наконец появляется на фоне входа. Он приберегал эту фразу специально для мальчика, чтобы ему было что ненавидеть. Полезно дать им на чем-то сконцентрировать ненависть.
– Меня зовут Натан, – отвечает мальчик, садясь в недостающий угол треугольника, в маленькое углубление между ними, все внутри снова погружается в темноту после того, как клапан опускается. Очевидно, Виктор придерживал его, чтобы дать сыну войти. Наверное, хотел удостовериться, что Гейб в самом деле не развел там сырость. Это же потельня, а не бонг