Только то, к чему приходит Гейб, не реально. Не может быть.
Он видит отца, который сидит на стуле в своей гостиной на Улице смертников.
Тот смотрит тот самый канал, что и всегда: камера направлена на автостоянку у продуктового магазина.
На маленьком закругленном экране нет ничего, ничего, и еще немного ничего сверх того, а потом – а потом – длинноногий пес трусцой пробегает по каким-то своим собачьим делам.
Отец Гейба одобрительно ворчит, и Гейб смотрит на него, будто хочет спросит: «Что? И это сходит за действие?»
Его отец подбородком показывает Гейбу, чтобы он повернулся опять к телеэкрану.
То же самое ничего, будто грабители банка закольцевали пленку и сейчас вламываются в магазин, чтобы украсть все кочаны салата-латука, которые им нужны для приготовления большого салата.
Гейб тихо ржет.
– Послушай, – говорит он, собираясь уйти, чтобы оказаться где угодно, только не здесь, но теперь на экране возникает какое-то движение.
На этот раз не собаки, а мальчишки. Четверо.
Глаза Гейба проваливаются в глазницы. В потельне или в гостиной его отца, он не знает, и это неважно.
Им было тогда двенадцать. Ему и Льюису, Кассу и Рикки.
И у них на всех был один плеер и та единственная пленка, которую Касс стащил у своего старшего брата Артура.
Льюис первый.
Он надевает наушники. Касс держит плеер, стравливает провод, а Льюис кивает в такт синтезатору, когда начинается музыка, а потом оглядывается на Гейба, Рикки и Касса, и лицо у него убийственно серьезное, и судя по тому, как качается его голова, он позволяет этой музыке заполнить все его тело.
Когда ритм доходит до его руки, кончики его пальцев приподнимаются в стороны, и он принимает позу, напоминающую египетскую, изгибы ползут вверх по его рукам, доходят до шеи, голова наклоняется набок, будто помимо его воли, а стоящие вокруг Касс, Рикки и Гейб подпрыгивают в такт этому ритму.
Вот так учатся танцевать брейк-данс.
Гейб улыбается, глядя на них четверых, как же давно это было. Льюис уже передает наушники следующему, а сам теперь держит плеер, музыка по-прежнему звучит у него в голове.
«Она всегда будет там звучать», – Гейб помнит, что так он тогда думал. Знал. Обещал.
Всегда.
И рядом с ним отец смотрит на телеэкран, на стены гостиной, на свои плинтусы, кишащие…
Касс.
Это Касс сидит рядом с Гейбом, а не отец. Они в парильне.
Гейб делает глубокий вдох, горячий воздух бурлит у него в груди, поджаривает его изнутри, и он пытается выдавить улыбку, потому что это они сейчас индейки в духовке. Но губы предают его, это слизни, они так далеко от его лица. Когда он поднимает взгляд, чтобы посмотреть на мальчика и проверить, не потерял ли он сознание и не упал ли на камни, он видит очертания еще нескольких людей, которые сидят там, уставившись в жар.