Хотелось плакать.
У двоих самых взрослых были глубокие шрамы на щеках и груди. Рваные и кривые, но хотя бы чисто зажившие. У худощавого парнишки мизинец на левой руке был сломан, а вправить никто так и не догадался. Лицо юного низушка покрывала мелкая багровая сыпь. Похоже было на аллергию, но так, навскидку, разве определишь?
Волосы у всех давно не мыты и превратились в подобие птичьих гнёзд. Под ногтями грязь, вместо одежды – затертые до дыр обноски. Пахло от них соответствующе.
– Здрасьте, – сказал худощавый. Он яростно поскрёб шею, вздохнул. – Мы тоже… это… рады. Очень.
Двое тех, что постарше, переглянулись, осклабились и закивали.
– Ну, – воскликнул Петер, – к столу! Закатим же пир на весь мир! Сегодня самый важный день в истории!
– Ух, круто! – сказал низушек. – А… почему?
– Почему, балда ты этакая? Да потому, что сегодня у нас наконец-то появилась мама! Это во-первых. А во-вторых, очень скоро мой заклятый враг получит по заслугам. Несправедливость, совершённая сорок лет назад, будет исправлена. И мы заживём безбедно, лучше прежнего!
Петер подпрыгнул до потолка и издал воинственный клич. Мальчишки нестройно завопили в ответ, вскидывал кверху сжатые кулаки.
– Так, а что у нас на обед? – Петер подошёл к невысокому изящному столику из дерева и слоновой кости, с мозаикой в виде морской баталии. На столике лежали подгнившие фрукты, на фруктах сидели мокрицы и жирные медлительные жуки.
Петер презрительно пнул столик и обернулся к мальчишкам:
– И это, по-вашему, праздничный обед?! Это – достойно самого важного дня в истории?! Орёл, Ягуар – мы с вами пойдём добывать еду! А остальные пусть приберутся и украсят Дом! Правильно я говорю, мама?
– И умоются, – твёрдо сказала Мойра. – Умоются и приведут себя в порядок.
– Угу, и это тоже, – бросил Петер через плечо. Он подошёл ко входу в тоннель, нетерпеливо махнул рукой, мол, давайте за мной, ну же, – и скрылся во тьме.
Мальчишки между тем стояли растерянные. Наконец двое старших пожали плечами и пошли вслед за Петером.
– Что-то не так? – спросила Мойра у Марка.
– Он путает, – шепнул худощавый, со сломанным мизинцем. – Это всегда, когда он становится… хуже.
– Да чего там, – сказал низушек, – он никогда и не пытался запомнить наши имена. Мы тут все с прозвищами, кто Угорь, кто Вепрь… Я вот – Слон. Он думает, это смешно. Хотя, в общем-то, действительно смешно – ему.
– Но, – добавил Марк, – когда он становится _короче_, память… ну, память у него тоже как будто ужимается. Он тогда и прозвища наши путает. Новые придумывает на ходу.
– Мы ему напоминаем, – сказал остроносый паренёк с фингалом на скуле. – Так, ненавязчиво. Иначе… – он потрогал пальцами фингал. – Ты, кстати, если что, тоже ему напоминай. Здесь когда-то давно была мама, ещё до нас, и он может…