Но Петер не курил травку, она была уверена.
И всё-таки у него начиналась ломка.
– Послушай, – сказала Мойра, – послушай, я знаю, что ты сейчас чувствуешь. Правда, знаю. И я знаю, что дальше будет хуже. Но если ты хочешь от этого избавиться, тебе нужно остановиться. Я… я помогу, Петер. Мы все тебе поможем. Ты пройдёшь через всё это и навсегда освободишься.
Он смотрел на неё сперва с надеждой, затем – с горечью и тоской, от которой сердце её разбилось на куски, на чёртовы мельчайшие осколки.
– Освобожусь, – сказал он пустым голосом. – Конечно. Освобожусь. Вот прямо сейчас и начну.
– Петер!
Он аккуратно обошёл её и двинулся к продолговатому свёртку. Поднял; что-то снова звякнуло внутри.
– Петер!
Уже в коридоре он обернулся и сказал всё тем же бесцветным голосом:
– Не бойся, я не трону Марка. Ты права: мне нужно остановиться. Нужно покончить с этим, раз и навсегда.
– Петер!..
Но он уже ушёл.
Тогда она позволила себе сесть. И позволила себе поплакать – немного, совсем чуть-чуть.
К стыду своему, Райнар Эртфилдский, Райнар Насмешник, Райнар Осквернитель храма, – заснул. И ведь устроился он на капитанском мостике как раз для того, чтобы бдеть, следить, надзирать и контролировать. Велел, чтоб втащили туда кресло из Китобоевой каюты, устроился, закинув ноги на планширь и прислонив рядом подзорную трубу, раскрыл зачитанный до дыр томик сочинений Юлиана фон Леттенхофа…
И заснул. Как дитя.
Снилась ему чепуха: храм Пельпероны, проклятие умирающей настоятельницы, у которой отчего-то оказалось лицо Райнаровой матери… и кто-то вдруг заплакал вдалеке, да жалобно, мать его, будто самую душу взял да сдавил в горсти. Райнар не мог вздохнуть, он задыхался, он вдруг обнаружил, что падает за борт, в самую пучину, – и оттуда, из бездны вод, глядел на него внимательный круглый глаз размером с ритуальный барабан кешеранов; «Бом!» – сказал барабан, и снова – «Бом!» – и это, конечно, был не барабан, а невидимое сердце отстукивало последние удары, и глаз стал ближе, заглянул так глубоко, как и сам Райнар не осмеливался заглядывать, глаз моргнул («Бум!») и навсегда закрылся.
И тогда Райнар проснулся с приглушённым криком, в полумраке, давясь мокротой, понимая, что всё пошло наперекосяк.
Давно, мать его, пошло.
Он сплюнул вбок, провёл платком по губам. Продержаться ещё неделю? Райнар не был уверен, что у него есть столько времени. Теперь – не был.
Плач не стихал, это рыдала скрипочка Рыжего – там, у костра, на берегу. «Милый мой повенчался с русалкой, милый мой не вернётся домой!..»
Райнар огляделся. На палубе дремали оставшиеся ни корабле матросы. На баке, словно вторая статуя, пара к Брендану, застыл Мо с гарпуном в руке. Райнар усмехнулся: с этим кешераном они знакомы полжизни. Великий маг, изгнанный из своего племени, скитавшийся по всему побережью и в конце концов примкнувший к команде Ахавеля. Это было ещё в те времена, когда они считались честными каперами, людьми, которых уважали все, от мала до велика. Считались защитниками, мать её, отчизны.