– Она возвращается, – прошипела Мэри Луиза. – Она тебя поймает!
– Просто в Париже что-то случилось, – сказала я. – Потому она и остается здесь.
Я быстро задвинула ящик.
Едва закончился медовый месяц, папа пришел за мной к Одиль как раз в тот момент, когда мы заканчивали мой небольшой тест по глаголам. Одиль пригласила его зайти, но он отказался. Мы немного постояли на крыльце в лучах весеннего солнца. Я боялась того, что папа собирался сказать. Ему всегда легко было обращаться с числами. Они легко складывались. Слова были посложнее. Он никогда не понимал их веса.
– Спасибо, что позаботились о Лили, – произнес он.
– С удовольствием, – улыбнулась мне Одиль.
– Теперь мы с Элли вернулись, вы можете и отойти, – продолжил он.
– Отойти?
– Лили должна больше времени проводить дома.
Я ни за что не отказалась бы от Одиль. Она всегда стояла на моей стороне, что бы ни случилось. Я могла рассказать ей все. Папа мог командовать мной, но Одиль никогда так не поступала. Она верила, что я сама сделаю правильный выбор.
Я готова была мыть ее машину, косить газон, поливать папоротники – все, что угодно, лишь бы продолжать уроки с ней. Но прежде чем я успела выложить ей все это, она сказала по-французски:
– Завтра в это же время.
– Oui, merci, – быстро ответила я с огромной благодарностью.
Элеонор уволилась с работы, и папина жизнь вернулась в прежнее русло. После долгого дня в банке он возвращался домой, к жене и дочери и к горячему ужину. По утрам в субботу Элеонор заставляла меня пылесосить ковры и протирать с лимонным средством «Пледж» все поверхности в доме.
– Молодая женщина должна научиться таким делам. Потом ты меня поблагодаришь.
Когда я жаловалась, папа отвечал, что я должна прислушиваться к Элеонор. Он подразумевал – повиноваться.
Даже когда в школе нас отпустили на каникулы, она вставала рано и укладывала волосы. Перед тем как папа уходил на работу, она минут десять поправляла ему галстук. Мама никогда не гладила мои футболки, но Элеонор это делала.
– Никто не сможет сказать, что я о тебе не забочусь!
За ужином, когда я пролила на скатерть суп-пюре из кукурузы со сливками, Элеонор бросилась к кухонной раковине и вернулась с тряпкой, чтобы вытереть каплю.
Мне хотелось отдохнуть от нее, я просто не могла дождаться, когда начнутся занятия в старших классах. Я так надеялась, что Робби наконец влюбится в меня, что Тиффани куда-нибудь уедет, а еще лучше – скончается от какой-нибудь холеры. Вечерами в своей комнате я повторяла дневной французский leçon (урок), потом произносила то, что слишком timide (стеснительно) говорить на английском: je t’aime, Робби, je t’adore.