Улыбнувшись, я осознала, что дом – это такое место, где не существует тайн. Но я улыбалась. Это уже было кое-что.
Вернувшись к себе и уже не волнуясь, я написала:
Дорогая мисс Ридер!
Спасибо, что поговорили со мной о работе. Я волновалась перед собеседованием. Ваша библиотека значит для меня больше, чем любое другое место в Париже. Когда я была маленькой, моя тетя Каролина водила меня на Час чтения. Именно благодаря ей я выучила английский и полюбила Американскую библиотеку. И хотя моей тетушки уже нет, я продолжаю находить ее в Американской библиотеке. Я открываю книги и заглядываю в кармашки на внутренней стороне переплета, надеясь увидеть ее имя на карточке. Когда я читаю те же романы, что читала она, у меня возникает чувство, что мы по-прежнему близки.
Американская библиотека – мой рай. Я всегда нахожу уголок среди стеллажей, где могу остаться одна, читать и мечтать. Мне хочется знать, что у любого есть такой же шанс, а в особенности у людей, чувствующих себя не такими, как все, и нуждающихся в месте, которое могут назвать домом.
Я написала внизу свое имя, завершив таким образом собеседование.
Фройд, Монтана, 1983 год
Ее звали миссис Густафсон, и она жила по соседству. За глаза местные называли ее Военной Невестой, но мне она не казалась похожей на невесту. Прежде всего, она никогда не носила белого. И она была старой. Старше моих родителей. Все знают, что у невесты должен быть жених, но ее муж давно умер. И хотя миссис Густафсон свободно говорила на двух языках, она ни с кем не разговаривала. Она жила здесь с 1945 года, но на нее всегда смотрели как на женщину, приехавшую невесть откуда.
Она была единственной военной невестой во Фройде, точно так же как доктор Станчфилд был единственным врачом. Иногда я тайком заглядывала в ее гостиную, где даже столы и стулья были иностранными – изящные, как мебель в кукольном домике, с изогнутыми ореховыми ножками. Я совала нос в ее почтовый ящик, куда бросали письма издалека, из Чикаго, – все они были адресованы мадам Одиль Густафсон. В сравнении с известными мне именами, вроде Триши и Тиффани, «Одиль» звучало экзотично. Люди говорили, что она приехала из Франции. Желая разузнать о ней побольше, я изучила в энциклопедии все статьи о Париже. Я прочитала о серых горгульях на соборе Парижской Богоматери и о Триумфальной арке Наполеона. Но ничто из прочитанного не могло дать ответа на мой вопрос: что именно делало миссис Густафсон такой непохожей на всех?
Она была совсем не такой, как другие леди во Фройде. Они были пухленькими, как птички крапивники, в серых растянувшихся свитерах и скучных туфлях. Некоторые леди отправлялись в бакалейную лавку с бигуди на голове, но миссис Густафсон даже мусор выносила одетая по-воскресному – в плиссированную юбку и туфли на высоком каблуке. Ее талию подчеркивал красный пояс. Всегда. И она красила губы яркой помадой, даже идя в церковь. «Очень уж она высокого о себе мнения», – говорили другие леди, когда она шла к своей скамье впереди, а глаза ее при этом скрывала шляпка-колокол. Никто больше не носил шляпок. И большинство прихожан предпочитали занимать задние скамьи, не желая привлекать к себе внимание Господа. Или священника.