Одиль сказала, что «Le Petit Prince» был написан во Франции, а я читаю один из переводов. Мне хотелось прочесть оригинал, понять эту историю так, как Одиль понимала меня. Мне хотелось быть красноречивой, как маленький принц, элегантной, как Одиль. И я сказала, что хочу учить французский.
– Буду рада учить тебя! – ответила она.
Взяв тетрадь, она написала: le marriage, la rose, la bible, la table.
Когда я спросила, почему тут есть «le» и «la», она пояснила, что существительные во французском бывают или мужского, или женского рода.
– А?..
– Давай по-другому. Они или… мальчики, или девочки.
– «Стол» по-французски – девочка?
Одиль рассмеялась – очаровательно, звонко.
– Что-то вроде этого.
La table? Я представила столы, наряженные в платья. В мини-юбку из джинсовой ткани или в платье в цветочек, спадающее до земли. Это казалось глупым, но потом я вспомнила, как мама причесывалась перед своим туалетным столиком, задевая коленями его пестротканую скатерку. Идея, что стол может оказаться женщиной, приобретала смысл.
Прошло уже четыре месяца со дня смерти мамы, и я впервые не ощутила острой боли в сердце, думая о ней.
Вечерами я оставалась одна, папа запирался в своей берлоге. Сидя за письменным столом, я повторяла ежедневные уроки французского, твердя слова до тех пор, пока они не переставали казаться иностранными. Одиль подарила мне французско-английский словарь – апельсин оказался une orange, а вот лимон был un citron. Je voyage en France. Je préfére Robby. Odile est belle. Paris est magnifique[12]. Базовые фразы, простые удовольствия, по слову зараз, каждое предложение в настоящем времени, никакой печали по прошлому, никаких тревог о le future, о будущем. Я обожала le français, мост в la France, в мир, который знали только Одиль и я, место с невероятно вкусными десертами и потайными садиками, место, где я могла бы спрятаться. Я не могла справиться с сердечной болью, слишком сильной, слишком всеобъемлющей, но могла спрягать глаголы. Я начинаю – je commence, ты заканчиваешь – tu finis. И на этом тайном языке потерь я говорила о своей матери: j’aime Maman[13].
В первый день школьных занятий мы с Мэри Луизой зевали среди горчично-желтой кухонной утвари. Наша «домашняя комната» в школе была местом уроков домоводства, обязательных для восьмого класса. Я молилась о том, чтобы Робби оказался в нашем классе, и вздохнула с облегчением, когда он вошел в комнату.
Миссис Адамс, сверяясь со своим блокнотом, рассаживала учеников.
– Лили и Робби.
Я подтолкнула локтем Мэри Луизу, не в силах поверить своей удаче. Я даже не знала, что ему сказать. Конечно, не «Как урожай?» и не просто «Привет!». А он вроде как улыбнулся мне. И этого было достаточно.