– Ах вот как?
– По-моему, он пренебрегает своими обязанностями. Мне сразу же показалось, что ему следовало бы побольше порасспрашивать про обстоятельства смерти моего свекра. Он слишком поглощен скачками и бриджем, а пациентам уделяет недостаточно внимания. При этом, – добавила Милли с отрывистым смехом, – свекру он нравился, не зря он оставил ему больше, чем некоторым из своих близких.
– Так что с там с лекарствами? – напомнил Аллейн.
– Не стала бы она в них ничего подмешивать. Зачем, ведь у нее был термос.
– А как насчет банки с крысиным ядом? Есть какие-нибудь идеи, как она могла у нее оказаться?
– Она с самого начала, как только приехала сюда, жаловалась на крыс. Я велела Баркеру разбросать отраву и сказала, что в кладовке есть жестянка. Она закричала, что боится яда.
Аллейн искоса посмотрел на Фокса, который сразу же принял исключительно благопристойный вид.
– Тогда, – продолжала Милли, – я сказала Баркеру, чтобы он поставил капканы. А когда через несколько недель нам понадобилась крысиная отрава для «Брейсгердла», выяснилось, что жестянка пропала. Насколько мне известно, никто к ней никогда не прикасался. Она хранилась в кладовке годами.
– И наверное, немало лет, – заметил Аллейн. – По-моему, мышьяк в качестве крысиной отравы давно уже вышел из употребления. – Он поднялся, вслед за ним встал и Фокс. – Ну что ж, это, пожалуй, все, – заключил Аллейн.
– Нет, не все, – твердо возразила Милли. – Мне надо знать, что эта женщина наговорила о моем сыне.
– Она утверждает, что розыгрыши они придумывали совместно, и он это признает.
– Должна сказать вам, – в первый раз голос Милли дрогнул, – должна сказать, что она пытается им прикрыться. Она пользуется его добротой, открытым нравом и любовью к разного рода забавам. Говорю вам…
В этот момент открылась дальняя дверь, и в гостиную заглянул Седрик. Мать сидела к нему спиной и, не замечая его появления, продолжала говорить. «Его используют, его используют», – повторяла и повторяла она дрожащим голосом. Седрик перевел взгляд с матери на Аллейна, который, в свою очередь, внимательно наблюдал за ним. Седрик поморщился, состроил недовольную, жалостливую мину, но губы оставались неподвижными, так что в целом лицо у него перекосилось. Он вошел и неслышно прикрыл за собой дверь. В руках у него был саквояж, весь покрытый наклейками, принадлежащий, по всей видимости, мисс Орринкурт. Поморщившись еще раз, он поставил его рядом со стулом и лишь затем направился к камину.
– Милли, дорогая, – проговорил он, кладя ей руки на плечи. Она вскрикнула от неожиданности. – Ну вот, напугал. Ты уж извини меня, пожалуйста.