— Дорогой Джон, вы что, забыли, что через двадня премьера?
— Любая приличная актриса выучит эту роль за час. Я говорил ей, что…
— Я вас умоляло, пусть с ней разбирается Адам. В конце концов, он наш продюсер и очень мудрый человек.
Доктор Разерфорд извлек из недр пальто металлическую табакерку, заправил в ноздри изрядную долю нюхательного табака, после чего, неприлично громко чихнув, изрек:
— При этом автора надо выпроводить из театра.
— Перестаньте городить чушь.
— Пусть только попытаются выпроводить, — проговорил он и разразился хохотом, похожим на лошадиное ржание.
Мисс Гамильтон, слегка приоткрыв рот, напрягла верхнюю губу и накрасила ее пурпурно-красной помадой.
— Право, вам следовало бы вести себя покорректнее. Иначе доведете ее до нервного расстройства.
— Чем раньше это случится, тем лучше. Если, конечно, расстройство будет серьезным.
— Честное слово, Джон, вы уже дошли до ручки. Если бы не ваши пьесы… если бы вы не были таким крупным драматургом, то…
— Избавьте меня от восторгов. Лучше найдите нормальных актеров. И поскольку мы взялись это обсуждать, то я скажу вам, что мне не нравится, как Бен играет в той большой сцене. И если Адам за ним не проследит, он отмочит на премьере что-нибудь совершенно неприличное. И тогда я буду вынужден свернуть ему шею.
Мисс Гамильтон повернулась к нему.
— Джон, он так не сделает. Я в этом уверена.
— Нет, вы не можете быть уверены. И я не могу. Если сегодня вечером обнаружатся какие-то признаки заболевания и Адам его не осадит, это сделаю я. Я ему такое устрою! Что касается этого сбежавшего из паноптикума урода, я имею в виду мистера Перри Персиваля, то, скажите на милость, какой извращенный садист сунул это существо в мою пьесу?
— Послушайте, Джон… — начала мисс Гамильтон и замолкла.
— Разве я не поставил условием с самого начала моего катастрофического сотрудничества с этим злосчастным бесталанным театром, что я не потерплю превращения моих пьес в пародии? С помощью вот таких… кретинов, гомиков.
— Перри не такой.
— Неужели? Да из него это прямо прет. У меня на такие дела инстинкт, моя дорогая. Я чую их на расстоянии.
Она в отчаянии вскинула руки:
— Я сдаюсь.
— Вздор. — Доктор засунул в ноздри еще понюшку и с шумом втянул. — Вы вовсе не собираетесь сдаваться, моя милая. А намерены нянчиться с ними. Вы и Адам. «Без робости, с весельем на лице вы все предоставляете мне».
— Довольно цитировать «Макбета». Если Габи Гейнсфорд услышит, она по-настоящему разволнуется.
— Именно к этому я и хочу ее подвигнуть.
— Уходите! — воскликнула она нетерпеливо, но добродушно. — С меня хватит. Вы замечательный, но терпеть вас больше нет сил. Уходите.