Уже сдвинулись войска, уже я шёл по Оке, а мы всё… «обменивались мнениями по наиболее актуальным вопросам современности». Ещё одного шифровальщика пришлось тащить с собой. Пока не вышли из «зоны покрытия».
«Были сборы недолги,
От Кубани до Волги
Мы коней поднимали в поход.»
До Кубань-реки я пока не добрался. А вот Волги у меня…! — От Казанки до Пошехонья. Какие кони в этих местностях произрастают — сами понимаете. Так что сборы были долгими: коней под гридней уже пятый год собираю, а как подошло время… пришлось поднапрячься.
Тысячевёрстный марш по заснеженной Степи, вынужденное «мозговое безделие в седле» вырвало из круговерти суеты последних месяцев, позволило понять, сколько я тут «дров наломал». Мелочей не учёл, подробностей не знал, деталей не понял…
* * *
Если кто-то думает, что наше знание прошлого — «неубиваемый козырь» попаданца, то он… неправ. Сильно.
Даже профессиональные историки не знают историю так, как это необходимо для жизни в ней. Наоборот, после-знание превращается в ловушку, в обманку. Наше знание похоже на гиблое болото с редкими кочками известных событий. Смотреть со стороны можно, но кататься, как по шоссе с твёрдым покрытием… скорая погибель.
Остаётся — быть.
Жить в этом полупонятном потоке времени, совершать собственные поступки. Смотреть, думать, делать. Своё. Из этой реальности проистекающее. Отказаться от полу-знания нельзя: попандопуло сразу проигрывает местным, они-то куда лучше понимают в своём реале. Принять пост-знание за истину — нельзя. Иллюзия информированности приведёт к быстрой гибели. Ищи баланс, попандопуло. Точку равновесия. Между «как бы знанием» из первой жизни и «как бы пониманием» из второй.
* * *
И вот, намучившись «ложным знанием», насовершав ошибок, я вывел отряд к Вишенкам на речке Нивке.
Уточняю: никаких карт или указателей нет. Всё со слов очень… аборигенов. Может, и Вишенки, а может, и… Авокадовка. Или, там, Грейпфрутовка.
— Господине! Там впереди другой отряд.
— Глянем.
Парень из головного дозора закрутил коня на месте и поскакал вперёд. Охрим подозрительно проводил его мрачным взглядом единственного глаза — не засада ли? Но я уже толкнул Сивку.
Дорога поднялась на невысокой гребень холма, поросший сосняком. От опушки шли две санных колеи. Одна вправо, к видневшемуся селению. Снег, сугробы с крышами внутри, полузанесённые плетни, поднимающиеся редкие дымки…
Подвезённый к краю леска сопливый проводник, радостно заблажил:
— Эта…! Вона…! Вишенки! Я те сказывал! Тама! С тя гривна!
Его вопли резко ворвались в тишину едва начавшего светлеть зимнего пространства, прерываемую только негромким позвякиванием уздечек, фырканьем коней, редкими звуками голосов. Конвоир, даже без команды, просто по чувству гармонии, приложил беднягу по почкам. Радостные вопли сменились негромким задушевным воем.