Хорошая усадьба — теплая. И масло, и молоко есть. И мясо: вон мои уже тёлку свежуют. Мы ж на походе, «идущие по путям поста не держат».
Боголюбский с прочими где-то недалеко северо-восточнее, в погребе — голова Жиздора, тело — в сараюшке, на холоде. И чего делать дальше?
— Разведка не вернулась?
— Никак нет, господин Воевода!
Ну вот, приятно слышать. Чёткий уставной ответ. А не «это… ну… не…» сопливого проводника.
— Тогда… позови ко мне Ноготка. И пригласи Боброка из полонян.
— Эта… ну… пригласить?
Мда…
— Пригласить. Руки не выкручивать, по голове не бить. Просто сказать, что Воевода желает побеседовать.
Приведённый Боброк выглядел… плохо. Понятно, что Салман не рамка в аэропорту: личный досмотр проводит более разрушительно. Но бледен предок героя не от этого, а от вида Ноготка. Хорошо мой кнутобоец работает, выразительно. Я сказал «на показ» — исполнено. Попа-управителя так и забили. Демонстрационно.
— Садись, Дмитрий Михайлович.
— Ишь ты. И с чего мне честь такая великая? По отчеству величаешь.
— Разговор будет. Серьёзный. Ты ж при княжиче в кормильцах? Княжича на советы звали, и ты там бывал. Расскажи мне: что там говорили, кто в городе командует, сколько и каких воинов.
— Хочешь меня к измене склонить? Я клятв своих не нарушу. Хоть режь.
Упорный мужик. Говорит искренне. Похоже, будет терпеть пытки, пока не окочурится.
Ноготок тяжко вздохнул. Отвечая на мой вопросительный взгляд, смущённо объяснил:
— Дыбы-то нет. Как без рук. И ещё много чего нет. Эх, кабы его ко мне во Всеволжск. А тут…
Оценивающе окинул взглядом потенциального пациента:
— Разве что калёным железом попробовать…
Боброк стремительно покрылся крупным потом под нашими изучающими взглядами.
— Клятв, говоришь? А кому ты их давал? Жиздору? Так я тебя уже от них освободил: князь твой мёртвый лежит.
— Я… я крест целовал. Что княжича паче живота свово беречь буду.
— Так и я об этом. Ты не говоришь — он (я кивнул в сторону Ноготка) мальца в оборот берёт. Ты ж видел, как здешнего управителя на лоскуты распустили? Хочешь подвести княжича под беду? Клятвопреступником станешь: клятва о княжиче на тебе. А клятвы князю на тебе более нет.
Мужик потел, вздыхал, теребил в пальцах кайму шубейки своей. Наконец решился. Гордо вскинул голову:
— Расскажу. Всё что знаю. Как на духу. Только ты поклянися, что никакого худа княжичу не сделаешь.
— О-ох. Что ж вы все такие… несообразительные. Клятва господина рабу его — значения не имеет. Так, воздуха сотрясение, слова обманные. Ты ж холоп мой, Боброк. Ты в воле моей. Хочу — дал тебе клятву, хочу — назад взял. Ты ж ныне не муж добрый, а кощей, скотинка двуногая. И живот твой, да и мальчонки, зависят от поведения. Твоего и его. Ведёте себя хорошо, покорно, послушно, хозяина вашего, меня то есть, радуете — и сами целы и сыты. А нет… Попец этого не понял — вон, уже и кровь с него капать перестала. Не буди во мне зверя, Боброк.