– Знаешь, что я вижу, когда смотрю туда? – сказал он.
– Расскажи, – прошептала она.
– Я вижу лаборатории амфетамина и наркопритоны. Мужчин, избивающих своих жен, подружек и детей. Я вижу, как пьяные водят машины… как подонки насилуют маленьких девочек и мальчиков… как политики врут, шпионят и продают нас направо и налево. Все улицы кишат ими. Ублюдками, продающими наркотики, пушки, женщин и бог знает что еще.
– Они не повсюду, малыш. К тому же нас таких много, кто старается все это подчистить. Я права?
Он положил свои руки поверх ее, она дарила ему такое тепло.
– Мы проигрываем, – сказал он.
– Нет, – заверила она его и прижалась губами к его спине, поцеловала плечо.
– Я никогда не рассказывал тебе, что сделал в Панаме, – сказал он.
– Ты и не должен.
– Наши вертолеты освещали небо, как рождественскую елку, – сказал он ей. – Это и было на Рождество. В полночь рождественской ночи. Ракеты и бомбы падали так же часто, как снежинки. Три дня они сжигали целые кварталы и убивали все, что двигалось. И все для того, чтобы избавиться от Норьеги. Тогда он уже много лет получал чеки от ЦРУ, но передумал сотрудничать. И знал слишком много.
– О ЦРУ?
– И о том, почему мы там. Даже я этого не знал. Я понял только много лет спустя.
– Ты был солдатом. Делал то, что тебе приказали.
– Мы использовали огнеметы, – сказал он. – Потом бросали тела в ямы и закапывали. Они просто таяли, когда ударяло пламя. Их лица, имена, семьи… все. Четыре тысячи градусов по Фаренгейту. Все просто растаяло в земле.
К тому времени, как он закончил, она дрожала. На его коже она тоже чувствовала мурашки. Она обняла его крепче, сильнее прижалась к нему.
– Наверное, для тебя это было ужасно, – сказала она. – Но малыш…
Она осеклась, раздумывая, что сказать дальше. Как с помощью простых слов можно потушить пожар?
– Я знаю, это трудно понять. То, почему все происходит именно так, – прошептала она, сжав вокруг него руки. – Но знаешь, что понять совсем не трудно? – спросила она. – И никогда не будет?
– Что? – спросил он таким же хриплым голосом, как и у нее, будто в его горле застрял ком.
– То, что чувствует к тебе мое сердце. А твое – ко мне. Это нечто прекрасное и полное света. И ничто там во тьме этого не изменит.
Он кивнул, но не сдвинулся с места. Где-то во тьме просигналила машина, залаяла собака. Через какое-то время жалобный козодой издал свой клич – короткий, резкий свист, а затем длинная, медленно затихающая трель.
– Теперь мы можем вернуться в кровать? – спросила Джейми, водя руками по его груди.
Через какое-то время он обернулся и улыбнулся. Положил руки на ее плечи и мягко развернул ее. И последовал за ней вверх по лестнице в темноту.