— Как вам не стыдно! — клокотала Рози. — Я женщина.
— Э, — возражал Стефа, — есть кассиры и кассирши. Но архитекторша… не звучит. Кстати, надевая брюки, подумайте на тему "Право как долг”.
— Хорошо! — с силой выдыхала Рози, и это было все, чем она могла выразить свое негодование.
А теперь Розита Михаила бесстрашно оставляла свое рабочее место, уверенно хлопала дверью, покидая зал, а Стефа только вздрагивал и украдкой скашивал глаза.
Но спустя три дня порядок был водворен: Эдик вновь стал непроницаем для гамма-взглядов Розиты, я — тоже, а Стефа опять отрастил пару хороших бивней.
Каждый день Эдик рассказывал мне трогательную сказочку о дружбе семимесячной козочки со своей приемной бабушкой и том, что из этого получилось.
— Что же именно? — торопил я его.
— А ничего особенного: две козы по полета лет.
— Ну, это вы загнули, Эдуард Петрович: козы так долго не живут.
— А кто сказал, что они живут? Вот именно — не живут.
— Ты слышишь, Светочка? Эдуард Петрович, повторите, пожалста, свое фабльо.
Эдуард Петрович охотно повторил, но, увы, ожидаемой реакции на это весьма поучительное фабльо не последовало. А в обеденный перерыв, когда Эдик вынимал из полиэтиленового мешочка со шнуровкой яйца в мундирах, искрошенные и душные, как мидии на преющем берегу Ланжерона, Светочка пожелала всем приятного аппетита. Спасибо, сказал Эдик, и тогда Светочка шепнула ему на ухо: Эдуард Петрович, берегите сказочки — они пригодятся вам для детей. Своих, конечно.
— Ага, — ответил Эдик, — но зачем этот дипломатический протокол: Эдуард Петрович! Ее же ты по имени, а я на три года моложе.
— Да, — сказала Светочка, — по имени. А вы, извините, просто бегемоты. Толстокожие бегемоты.
— И мы непременно утонем в болоте!
— В болоте, болоте, болоте!
После работы я проводил Светочку к троллейбусу. Очередь была огромная, я остановил такси, но Светочка сказала: не надо. Не надо.
Мы сидели на реечной сине-красно-зеленой скамье, против витрины с фотографиями.
— Разве это витрина? — пробормотала Светочка. — Это же целая стена.
— Это не стена, — сказал я. — Это остатки стены.
Светочка всматривалась в меня, и глаза ее были серьезны, как глаза ребенка, заглянувшего внутрь часов, которые вечно тикают.
— Раньше, моя девочка, давно-давно, когда земля была еще новая, как новая копейка, здесь стоял дом. Потом этот дом снесли, но один из тех, кто сносил дом, чтобы на его месте разбить цветущий сад, вдруг сказал: давайте оставим кусок стены и высечем свои имена — дети по нашим именам будут учить буквы. И воскликнули другие: воистину давайте, ибо это не дело, чтобы наши дети просто слонялись по саду, ни о чем не думая.