У девчонки зеленые с зелеными пятнышками глаза. Они так близко, эти глаза, — я мог бы тронуть их пальцами.
— А у меня лимонка. На.
— Пополам?
Раскусив, она отдает мне половину.
— Не бойся, я без микробов.
Беспорядочно свиваясь, веревка ложится на каменные ступени церкви. Такие веревки, толстые, как человеческая рука, я видел в порту. У них даже название особенное, на «м» начинается.
— Манильский канат, — говорит девчонка. — На пароходе был?
Нет, на пароходе я не был, никогда не был, пароходы я видел только издали.
— У Маноли забрали патент. Ты знаешь дедушку Маноли?
— У всех забирают патенты.
— Почему?
— Потому что они нэпманы, буржуи.
— И Маноли?
— Смотри!
Нанизываясь на канат, красноармейцы отходят к дому. К стене дома прижались женщины в черных шалях. Канат, только что провисавший дугой, натягивается, как трос подъемной машины. Крест вздрагивает и подается вперед вместе с куполом. Красноармейцы чуть освобождают канат, на мгновение замирают, прицеливаясь, и опять отступают. Женщины в черных шалях прилипают к стене, крест склоняется, сначала медленно, подчиняясь только дрожащему канату, а затем, точно сбитый тараном, стремительно валится головой вниз.
Женщины в черных шалях завыли: так воют дети, когда не решаются плакать навзрыд.
Ударившись о карниз, крест обломил угол стены, сложенной из ракушечника, и лег на каменный пол паперти. Над крестом встали клубы белой известковой пыли. Земля вздрогнула. Красноармейцы, хотя они были далеко, отошли еще дальше, и теперь поп стоял рядом с ними, только по другую сторону каната.
— Так они и жили, батя, — сказал красноармеец попу.
Поп плакал, и слезы скатывались со щек на бороду.
Над окраинными домами Большой Арнаутской небо очистилось.
— Там солнце, — сказала девчонка, — и здесь скоро будет солнце: смотри, как быстро идут тучи.
Тучи уходили к морю, настигая и «Догоняя друг друга. Я думал, тучи не могут сами двигаться, я думал, их гонит ветер, но на Большой Арнаутской было душно, известковая пыль оседала на землю лениво, не потревоженная ни ветром, ни людьми.
Это было непостижимо… Тогда я еще не знал, что в небе могут бесноваться ветры, когда земля млеет в покое и духоте.
Красноармейцы двинулись к паперти, а двое остались здесь — одного звали Бардадым, а другого не знаю, как звали. Командир сказал:
— Бардадым, соберешь канат, а потом к нам.
— Дядя, а динамит уже подложили?
Командир не ответил — он даже не посмотрел в нашу сторону: не слышал, наверно, а когда он ушел, Бардадым спросил девчонку:
— Тебе сколько лет?
— Десять. А что?
— Да ничего, — рассмеялся Бардадым.