твоему ухажеру?
— Ему? Сколько тебе, а? Тоже десять? Или девять, а? Ты не стесняйся: мне тоже было девять.
— Девять, — сказал я, хотя до девяти надо было прожить еще целое лето и почти всю осень.
— Дядя, а что это в ящиках, динамит? Взрывать будете?
— Ух ты, — рассмеялся Бардадым, — Гаврош… с сиськами. Взрывать не будем.
— Почему? — возмутилась девчонка.
— Вон командир — у него спроси.
— Так не будете? Правда, не будете?
Бардадым махнул рукой: а ну тебя!
— Пошли! — Она взяла меня за руку, и так мы пошли до перекрестка. — Тебе куда? А мне сюда. А он врет, правда, врет?
— Кто?
— Бардадым этот.
Не знаю, может, врет, а может, и не врет. Зачем она уходит? Если бы мы жили в одном доме, или в одном квартале, или хотя бы на одной улице…
— Бардадым врет, — теперь я не сомневался, что Бардадым врет. — Приходи завтра: завтра взрывать будут.
Девчонка улыбнулась. Я думал, она скажет: хорошо. А она ничего не сказала, она просто улыбнулась — и все. Я стоял на перекрестке, я забыл, в какую сторону мне идти. Возле киоска она остановилась, нашла меня и махнула рукой: иди домой! — и улыбнулась. У моей мамы есть знакомая, она тоже так улыбается, когда смотрит на меня. И глаза у нее такие: зеленые с зелеными пятнышками.
Наше окно выходит на улицу. Рядом с окном дверь. Когда окно закрыто, глухо дзеленькают трамваи, мягко цокают лошади, люди проходят молча. Когда окно открыто, у нас шумно, как на улице. Над нашим окном решетка. Через решетку видны провода, зеленые листья на серых и жестких, как пересохшая шкура слона, ветках акации, дымоходы и небо. Над окном, возле решетки, часто останавливаются ноги — мужские и женские. Если бы они, эти ноги, прошли еще несколько шагов, я бы не знал, о чем они говорят. Но они всегда почему-то останавливаются у решетки, и я могу подсмотреть их разговор. Ноги бывают разные: толстые, тонкие, волосатые. Волосатые похожи на кошек и противны, как плешивые кошки. Раньше или позже женские ноги сделают шаг назад, и одна из них — чаще всего правая — опустится так, что каблук непременно застрянет между прутьями решетки. И тогда подле судорожно дергающейся ноги в туфле появляются мужские руки и багровое мужское лицо. Меня всегда удивляет, как не похожи руки, ноги и лицо человека, и я не могу понять, почему они действуют заодно. А вот у пьяных этого не бывает, у них и руки, и ноги, и лицо очень похожи. Но я не люблю пьяных — не потому, что они не такие, как другие люди, а потому, что они распластываются на решетке и заслоняют деревья и небо.
Моя кровать возле подоконника. Проснувшись среди ночи, я вижу звезды. Иногда я просыпаюсь оттого, что месяц смотрит мне прямо в глаза. У нас во дворе есть кот; он тоже так в упор смотрит, просто смотрит — и ничего больше.