Яма для Иосифа Диаманта была приготовлена в самом почетном, первом ряду, почти впритык к кладбищенской конторе. Об этом распорядился лично Яков Иванович Бувайлюк, подполковник в отставке, управдел третьего еврейского кладбища. Яма была короткая, узкая и невозможно было постичь, как разместятся тысячи людей вокруг этой ямы. Едва гроб миновал кромку ворот, задние ряды устремились вперед и на добрую сотню шагов обогнали нерасторопные первые ряды.
Когда гроб опустили подле ямы, Розалия Куц и старик с солдатским орденом, протискиваясь сбоку в толпу, срамили ее и упорно требовали совести.
Они пробились к гробу, когда произносил свое последнее слово представитель московской общины ребе Ихиль Файдыш. Он говорил о благочестии Иосифа Диаманта, о его самоотверженном служении людям, о его мудром сердце и сладостных, как стихи Иегуды Галеви, словах богу и людям.
— Ибо, — возвысил внезапно голос гость из Москвы, — он был подобен мудрецам,
…что молча мыслят,
Глядя, как с веселой трелью
Подле них порхают птицы.
— Ибо, — воскликнул Ихиль Файдыш, — он и в старые годы подобен был мальчику, который
Убегал, чтоб освежиться,
В сад, в цветущий сад агады,
Где так много старых сказок,
Подлинных чудесных былей,
Житий мучеников славных,
Песен, мудрых изречений,
Небылиц таких забавных,
Полных чистой пылкой веры.
— Но воля господа не подвластна суду человеческому, и чередование дел господних люди называют временем. И пришло время…
Голос Ихиля Файдыша дрогнул и в бесконечной тишине кладбища вдруг послышалось высокое и хрупкое, как всхлип ребенка, "ойй…”, и рыдания живых встряхнули землю мертвых, и качнулись гранитные дубы с обрезанными ветвями, и звякнули цепи на оградах, и отворились железные дверцы.
На крученых пеньковых канатах, толстых, как корабельные концы, четыре могильщика спустили гроб с телом Иосифа Диаманта на дно ямы. Потом, после первых одиноких комьев земли, брошенных руками людей, в яму полетели тяжелые пласты глины, срезанные лопатами.
Оранжевое солнце, за дальней стеной кладбища, опершись на землю, незаметно взрезало ее, погружаясь в грунт.
Было шесть часов вечера — рабочий день на кладбище закончился. Кладбищенский сторож со своей собакой ходили между памятниками — так они ходили каждый вечер, прежде чем запереть ворота.
Люди возвращались домой. Те, кому в город, разбрелись по автобусам. Те, кому на Заставу, пошли пешком — мимо суперфосфатного и "Автогенмаша”. Те, кому на Слободку, тоже пошли пешком — через пустырь и поселок завода имени Октябрьской революции.
Люди устали. Они думали о делах, которые не успели сделать сегодня. Они думали о делах, которые завтра уже нельзя будет не сделать. Они думали о ребе, который забрал у них этот день и который даже при жизни не мог бы подарить им ни одного дня сверх того, что отпущено.