Ползком мы забрались на гребень двускатной крыши и спрятались за широкими дымоходами.
— Я боюсь, я хочу вниз, — тихо заскулил Горик.
— Чего нюни распустил? — прикрикнул на него начальник. — А в футбол захочешь играть!
Горик продолжал всхлипывать, но уже втихомолку.
Крыша недавно ремонтировалась, и куски старой жести, почему-то еще не убранные, лежали огромными темно-ржавыми пятнами на красной поверхности новой чугунной кровли.
Переползая с места на место, мы собрали всю жесть и тихонько переправили ее на чердак.
Но впереди был еще непочатый край работы.
На чердаки давно уже, много лет, выбрасывали хлам, которому настоящее место в мусорном ящике. Сплющенные ведра без ручек, безногие примусы, баки из-под краски, плетеные корзины и деревянные ящики с тряпьем, от которого исходил удушливый запах пыли и времени, — все это громоздилось беспорядочно, как обломки камня на развалинах старых домов. Наши мамы называли чердачное барахло заразой. Но мы были другого мнения. Разве не здесь мы нашли завернутую в пергаментную бумагу саблю с насечкой «1876 г.»? Разве не здесь мы нашли десять тысяч николаевских рублей в простой фанерной шкатулке, покрытой желтыми морскими ракушками? А русские книжки, в которых были буквы, похожие на твердый знак, но которые не были твердым знаком? А патефон с огромной трубой, как рупор громкоговорителя? Что и говорить: мамы — это, конечно, мамы, но ведь и мы не дураки.
Когда шагаешь по чердаку, жильцы шестого этажа всегда бывают обеспокоены: то они уверяют, что потолок осыпается, то всяких воров подозревают.
Мы старались ступать на балки и разговаривали шепотом. Это усиливало ощущение таинственности и свершения запретного. Горик уже не хныкал, а только жаловался, что ему попадаются тяжелые вещи.
Собранные в одну кучу тряпки, обломки кухонной утвари и рваная обувь составляли целый холм. И по мере того как он рос, ребята все чаще останавливались, чтобы полюбоваться им, и все реже пополняли его.
Наконец Шурик тихонько свистнул.
— Айда, ребята, кончай! Теперь надо все снести.
— Так ведь заметят нас, — возразил Борька.
— Мама будет бить меня, — опять захныкал Горик, но никто даже не взглянул на него.
— Главное — это тайна и осторожность, — заявил Шурик.
Через час все барахло уже громоздилось во дворе, возле пожарной лестницы. Шурум-Бурум похаживал вокруг кучи и приговаривал:
— Ай, молодцы! Ай, молодцы! А что, хлопчики, больше там ничего не было?
— Хватит и этого, — решительно заявил Шурик, хотя, если правду сказать, здесь куча казалась почему-то не такой огромной, как на чердаке.