А вы…
— Можно?
Кто это? На самом деле сказали «можно?» или мне только послышалось?
— Можно?
Наташка Кириченко поднимала руку — медленно, напряженно, вытягивая стальную рессорную пружину.
— Я не согласна с тобой, Шебышев, — сказала Наташка, — я не верю, что Тереховская разработала заранее план. Что они сделали мерзость, с этим я согласна, но что она заранее разработала план, я не верю.
— Не веришь? — прервала ее вдруг Полина Васильевна. — А раньше-то верила!
— Не знаю, ну может, я ошибаюсь, но я не верю. Не верю, Полина Васильевна.
И только Наташка села, в зале пошли скрипеть стульями, растирать коленки и кашлять. Это просто-таки потрясающе, как сразу всем, вмиг захотелось кашлять.
Полина Васильевна уже взяла слово — она подняла руку, и Вадька дал ей слово, — Полина Васильевна уже сказала: «Товарищи комсомольцы, ребятки!», а кашель по-прежнему терзал собрание. Классруки шикали, передавали по цепи, чтобы немедленно прекратили этот идиотский кашель, но в общем прошло еще порядком, пока кашельные судороги сполна исчерпали свой заряд.
— Ребятки, — повторила Полина Васильевна, — меня удивляет, огорчает непринципиальность отдельных комсомольцев. Я уверена, что коллектив в целом правильно понимает дело Стрешинского — Тереховской, вернее, Тереховской — Стрешинского. Но мне хочется предупредить кое-кого из комсомольцев, что нельзя безответственно бросаться словами, что коль скоро истина установлена — а мы установили ее! — мы обязаны отстаивать ее беззаветно, объективно, всяким же чувствам ложного товарищества следует указать шлагбаум! А чтобы вам всем, товарищи комсомольцы, было легче разобраться и вынести свое справедливое решение, я изложу предысторию дела Тереховской — Стрешинского.
Предыстория, как и полагается, уходила своими корнями в то далекое время, когда за мною, еще несмышленышем, но уже белоручкой и неженкой, ухаживали мама, бабушка, папа и, наверное, какие-нибудь любвеобильные тетушки. Но если тогда я могла еще не отвечать за свои поступки, хотя замечательный наш педагог Антон Семенович Макаренко говорит, что уже тогда я должна была отвечать, то теперь я наверняка должна отвечать. И по самому большому счету!
— Спросите у нее, — вскрикнула вдруг Полина Васильевна, — сколько стоит килограмм хлеба, — она не ответит. Спросите у нее, во что обходится ее шерстяное платье, школа, в которой она учится, дом, в котором она живет, — она не ответит.
Самое удивительное, что она права: я действительно не стала бы отвечать. Не потому, что не знаю, а потому, что речь-то шла не обо мне. Как хотите, но я точно знала, что речь идет о ком-то другом, о ком я уже тысячу раз слышала, и мне очень хотелось увидеть наконец этого другого, подлого, наглого, неблагодарного, кого сегодня разоблачали в тысячу первый раз.