Если мы говорим детям: «Грех – это обида, нанесенная Богу», – мы говорим правду, то же самое говорится в катехизисе Пия X. Но проблема в том, что обида, нанесенная Богу, – обида, нанесенная мне самому. «Совершающий грех есть раб греха», – говорит Иисус[56]. Совершающий грех идет против себя самого. И в этом нужно отдать себе отчет – на собственном опыте, в повседневной жизни, в том, как мы живем, а значит, и в свидетельстве, которое мы передаем своим детям. Грех есть умаление того, что могло бы быть. «Знал бы ты, сколько теряешь, поступая так!»
Однажды мне довелось увидеть в одной студенческой квартире на стене икону Богородицы Ченстоховской, а прямо за ней висел календарь – из тех, на которых изображены полуобнаженные красотки. Нужно уметь объяснить, почему тебе жаль смотреть на этот календарь, а не на Богородицу. Если ты говоришь, что это грех, «потому что плохо», человек тебя не поймет, а будет лишь упорствовать. Но если ты ему скажешь, что, поступая так, он что-то теряет (потому что любовь, связь с женщиной, сексуальные отношения прекрасны, если мы проживаем их и помним об истинном предназначении), тогда он поймет. По крайней мере, понять он в состоянии. Объясняя ему, что это грех, ты сам должен уметь свидетельствовать: если смотреть на отношения с женщинами так же, как смотрят на них собака или кошка, то многое теряется. Такой подход может его задеть. И тогда пятнадцатилетний подросток – рассеянный, каким делает его культура, в которой он живет, – прислушивается к тебе; и твои слова приносят плод, ведь ты предлагаешь ему на собственной шкуре, на собственном опыте проверить некоторый критерий. В этом смысле он на самом деле может осуществить проверку гипотезы, которая со временем (и при наличии терпения с твоей стороны) может стать его убеждением.
* * *
Именно на таком уровне отец Джуссани предлагает взрослым сопровождать своих учеников, молодежь в проверке целесообразности сделанного им предложения. В определенный момент он добавляет: «Если начиная с четырнадцати лет…» Прошу вас, позвольте мне сделать небольшую ремарку. Я думаю, что сейчас нужно начинать отсчет даже раньше – и не потому, что дети теперь развиваются быстрее, вовсе нет! Ведь только кажется, что они развиваются быстрее, чем раньше. Я всегда говорю своим ученикам: ваши прадедушки не казались такими взрослыми, как вы сейчас. Помню, как моя бабушка, глядя на нас, говорила моему папе: «Смотри-ка, ишь какие взрослые! – Потому что мы не лезли за словом в карман, когда надо было ответить. – Мы-то в свое время сидели себе тихо-тихо». И кто знает, почему восемнадцатилетние юноши и девушки того поколения были уже сложившимися, взрослыми людьми, а моя бабушка, в тридцать лет оставшаяся вдовой (это было время войны и голода), поставила на ноги шестерых детей, на всю жизнь привив им невероятную твердость и внутреннюю уверенность. Нынешние так называемые «взрослые дети» в тридцать лет все еще тянут за собой нераспутанный клубок подростковых проблем; а значит, что-то здесь не так. С другой стороны, с некоторыми проблемами сегодняшним детям действительно приходится встречаться раньше. Подростковый период растягивается в обе стороны: если раньше он длился три или четыре года, то сегодня – тридцать-сорок. Он раньше начинается и тянется до бесконечности.