…начал смеяться и корчить насмешливые рожи.
– Перестань смеяться! – сказал Джеппетто раздраженно.
Но с таким же успехом он мог обратиться к стене.
– Я еще раз тебе говорю, перестань смеяться! – вскричал Джеппетто сердито.
Рот сразу же перестал смеяться, зато высунул длиннющий язык.
Джеппетто, не желая портить себе настроение, перестал обращать внимание на все эти странности и продолжал работать. Вслед за ртом он сделал подбородок, затем шею, плечи, туловище и руки.
Как только руки были закончены, Джеппетто сразу же почувствовал, что кто-то стянул у него с головы парик. Он взглянул вверх – и что же увидел? Деревянный Человечек держал его желтый парик в руках.
– Пиноккио! Ты немедленно вернешь мне мой парик, или…
Вместо того чтобы вернуть парик старику, Пиноккио напялил его себе на голову, причем чуть не задохнулся под ним.
Бесстыдное и наглое поведение Пиноккио навеяло на Джеппетто такую грусть, какой он не испытывал за всю свою жизнь…
Это – тайна грусти Бога, вызванной отказом человека, насмешкой человека над собственным истоком, над отцовским началом, от которого он зависит.
Бесстыдное и наглое поведение Пиноккио навеяло на Джеппетто такую грусть, какой он не испытывал за всю свою жизнь, и он сказал:
– Сынок, какой же ты безобразник![32]
В этой фразе, как гром среди ясного неба, звучит изначальная интенция Джеппетто. В его замысел входила не просто деревянная кукла. С самого начала он знал: его создание станет ему сыном. Сыном – со всеми вытекающими отсюда последствиями. Это слово задает значение всего текста, всех приключений. Путь Пиноккио будет вести к тому, чтобы он вновь стал сыном – реализовал цель, ради которой пришел в мир. Финалом истории, столь же громоподобным, будет изменение природы Деревянного Человечка: в окончательной эсхатологии[33], после Страшного суда, после воскресения он наконец станет тем, кем должен был стать: сыном своего отца, мальчиком из плоти и кости. Вся история Пиноккио – это драма человека, который, сбежав из дома Отца, отвергнув и растеряв природу сына Божия, непрестанно борется за свою жизнь в попытке вернуть ее себе, вновь обрести ее, чтобы она могла стать истинной, полной – такой, какой была задумана изначально.
– Сынок, какой же ты безобразник! Ты еще не совсем готов, а уже проявляешь неуважение к своему отцу. Худо, дитя мое, очень худо!
И он вытер слезу.
Теперь следовало вырезать еще ноги. И лишь только Джеппетто сделал их, как тотчас же получил пинок по носу.
«Я сам во всем виноват, – вздохнул он про себя. – Надо было раньше все предвидеть, теперь уже слишком поздно».