— Давай, Шулик, продолжай… Тебе досталось, я вижу…
— Досталось, товарищ капитан. — Шулик улыбнулся, под усами шевельнулись его бескровные узкие губы. — Как горячка кончилась, отбили их, вижу — мне плохо. Послал тогда меня комвзвода продолжать свою дорогу до санбата. Дополз я тогда кое-как, на карачках, вот сюда, — в школу тогда уже угадало. Сидит наша Надя, по Татьянке плачет. Узнал я ее, узнала и она меня. — Шулик провел рукой по бороде, скосил глаза в сторону внимательно прислушивавшейся Котляровой. — «В чем дело, Шулик?» — спрашивает она меня. «Рука, говорю, Надя». — «Покажи». Показал я ей. «Да у тебя рука того…» Сделала она мне ванночку, наложила досточку. «Не разматывай только, — приказала мне, — а то все напортишь. Лопнула у тебя кость, потому и рука деревянная». Хотел я уходить и не смог, товарищ капитан. Свалил меня окаянный бок. И стыдно: морская пехота, а тут какой-то бок, да еще рука… Все едино, думаю, не больше суток отваляюсь и туда опять, к пулемету…
— Не спеши, Шулик! — строго сказала Надя. — А то без руки останешься.
— Товарищ командир! — Один раненый приподнялся на локте и прямо смотрел на Букреева лихорадочно блестевшими глазами. — Товарищ командир…
— Ну говори, Татаринцев, — сказал Букреев, зная этого моряка, пришедшего на флот из кубанской станицы. — Что хотел спросить?
— Передавали ребята-автоматчики — уходить будем…
— Откуда?
— Отсюда. Будем, товарищ капитан?
— Какой будет приказ, Татаринцев, — уклончиво ответил Букреев. — Будет приказ — уйдем.
Татаринцев, опустившись на спину, скривился от боли.
— Приказа еще не было? — спросил он с закрытыми глазами.
Букреев молчал.
— Если будет, скажите… Мы… тут решили… сами себя кончим. Тащить нас некуда и некому…
Взяв руку Татаринцева, Букреев почувствовал, как пальцы его благодарно сжались. Букреев поднялся, простился со всеми и вышел наружу. Ветер свистел в развалинах, в обрубленных ветвях деревьев. Тучи и ветер. Ни луны, ни звездочки — ничего.
Рядом с ним стояла Надя. Кажется, она была подругой Тани. Надя некрасивая: нос пуговкой, как говорится, с вечными веснушками, прямыми волосами и грустным взглядом невыразительных глаз. Но Таня всегда хвалила ее и всегда отзывалась о ней хорошо.
— Сегодня будем прорываться, — сказал Букреев.
— А их?
— Сделаем все, чтобы отправить.
— Ведь всех трудно очень?
— Да.
— Я буду сопровождать их?
— У нас вы последняя сестра. Вы будете нужны в прорыве.
— Но как же так? Там же люди беспомощные, одни! Через пролив… В такую погоду!..
Надя всплеснула руками и неожиданно зарыдала, громко всхлипывая. Букреев понимал, что с ней происходит.