Рубаха представляла собой подобие детской распашонки с пришитыми варежками из волчьих лап с когтями. Когти были специально сточены. А снизу на мне были штаны, тоже из волчьих шкур. Светлый густой длинный мех, покрывающий ляжки волков с внутренней стороны, выглядел на моих ногах… смешно и глупо. Особенно из-за прорези в паховой области. Откуда торчала моя «колокольня».
— Мара, ты чего, штаны без прорехи найти не могла?
— Сейчас-сейчас, миленький. Вот шапку тебе оденем. Чтобы и не узнал никто.
Что, там ещё и зрители будут? С аплодисментами и вызовами на бис…
Она попыталась нахлобучить на меня чучельную голову крупного волка. Тяжёлое, несуразное… изделие. С кусочками прусского янтаря, вставленными в глазницы. Я перехватил её руки, взял эту лохматую голову и надел на свою лысую.
Отвратительно. Какой-то сложный запах: гниль и что-то пряное. Ничего не видно и не слышно. Меня потянуло за руку, и я сделал шаг. Один, другой… Очень мешали когти на ногах — цеплялись за всё. И сильно раздражала «колокольня». «Болтовня свободного эректуса». Частично свободного: с одного конца.
Фольк снова прав: «Нет правды в ногах. Но нет её и выше».
Медленно, в раскорячку, в полной темноте волчьей маски, я, наполненный внутренним жаром и холодом, шаг за шагом, двигался куда-то, влекомый твёрдой рукой прыгающей богини смерти.
Данте Овидий так отвёл в ад. А меня куда?
В какой-то момент воздух вокруг обжёг мои ноздри. Запах в маске усилился до невыносимого. Я попытался сдёрнуть этот… «гермошлем», освободить голову и вздохнуть нормально. Но меня что-то стукнуло под коленки. Падая, выставив вперёд руки, попал ими на что-то… живоё.
Оно дёрнулось, я инстинктивно попытался ухватиться за него. Но в этих… варежках с когтями. С тупыми, как я сам… Сжал между ладонями. Оно рвалось из моих рук. Автоматически прижал крепче, дёрнул вырывающееся на себя.
Оно пыталось вывернуться, убежать. А я терял равновесие, заваливался вперёд. Снова рывком вернул это, в моих руках-лапах, назад. И понял, что я… что моя «колокольня»… куда-то… попала. Чем-то направленная. Кем-то… Но чувствительность у меня… как у бревна. Судя по очередному рывку… этого, которое в руках… по смутно донёсшимся до меня звукам не то — визга, не то — воя… кому-то больно. А мне? — А… деревянно мне всё! «Я — не Федя, я — Вася».
Три дня голодовки с воздержанием несколько сместили… мою адекватность. В сторону раздражительности. А снадобье Мараны качнуло маятник в ещё дальше. Тактильные ощущения пропали ещё в избе. «Ничего — не вижу, ничего — не слышу»… И не нюхаю — тоже. Только лапаю. Лапами.