Гастеву нельзя было отказать в безумной прозорливости, ибо отпрянь несчастный от станка, возникшая связь — тончайшая, словно паутинка — немедленно разорвалась бы, оставив испытуемого калекой, но пророк машинизма ведал, что творил. Серебристые нити множились и утолщались, прочнее увязывая рабочего и станок. И я, во время мысленного соединения находясь в теле подопытного, с ужасом наблюдал ход эксперимента, ощущая, как боль покидает искалеченную руку, переживая даже не страх от слияния с машиной, но удивительную эйфорию. Человек и машина становились единым целым. Рождался человек-станок. Человечество-фабрика. Как это созвучно тому, что я писал в «Тектологии»! Тектология связывает совершенствование системы со все более высокой специализацией. И разве не этот же идеал воплощает на практике Гастев, заставляя сливаться в единое целое рабочего и станок, пролетариат и фабрики?! Это и есть прогресс, развитие, революция. Так какое я имею право встать на пути эволюции и прогресса? Как могу восстать против выводов мной же открытой науки — тектологии? Да, будущее, провозвестником которого выступает Гастев, мне чуждо и неприемлемо. Но оно — будущее!
Железный век сменил век золотой и век серебряный. На смену буржуазному пришло общество физиологического коллективизма, спаянное в антиличность не столько интересами классовыми, как предвидел Маркс, не культурными, как мечтал я, а глубинными психофизическими связями, цементируя в единое целое пролетариат и средства производства. Антииндивид в октябре 1917-го наконец-то уничтожил рожденную Ренессансом индивидуальность. Социальные условия, породившие антииндивида, дополнились биологическими, психофизиологическими, на основе трансфузии крови, которая стараниями и буквально нечеловеческими усилиями Гастева из экстраординарной процедуры стала обязательной.
Октябрь 1917-го свершился не военным переворотом, не вооруженными солдатами и матросами, а восставшими фабричными титанами, симбиотами пролетариев и машин, гигантскими чудовищами вставшими над Петроградом, одним своим явлением в клочья разорвав старый мир, как птенец разбивает скорлупу яйца, что до поры хранило его. И даже крейсер «Аврора», герой Цусимы, вошедший в акваторию Невы в ночь рождения нового века, нес на своем борту тех, кто прошел кровеобмен, — еще один эксперимент Гастева, ведь пролетариат владел не только средствами производства, но и средствами уничтожения. Пришла пора повернуть штыки и пушки против тех, кто жаждал превратить пролетариат в пушечное мясо. Как рабочие прорастали с фабриками в единое целое, так и моряки сливались с крейсером в колоссальную машину, которая воздвиглась над Невой бронированным титаном, ощетинясь главным калибром в сторону Зимнего.