Расширилась и упрочилась наша мыслительная связь с теми, кто стал обладателем частички моей крови. Достаточно сделать интеллектуальное усилие, и я мог видеть окружающее их глазами, ощутить то, что ощущали они. Поначалу меня это пугало, ибо я казался сам себе кукловодом, которому достаточно дернуть веревочки, чтобы заставить куклу двигаться так и туда, куда угодно кукольнику. Не оказалось ли в моей крови субстанции, неосторожное использование которой закует пролетариат в такие цепи, в сравнении с которыми капиталисты-фабриканты покажутся образцами свободы духа и тела? Но несмотря на грызущие сомнения, должен признаться — мне нравилось пребывать одновременно во множестве тел, порой слегка поправлять их, предотвращать ошибки, которые они могли совершить. Теперь мне казалось, что подобное состояние не есть результат эксперимента, а закономерность социального развития, тот виток исторической спирали, когда новый, доселе невиданный класс — пролетариат — переходит на новый виток эволюционного развития, отчуждаясь от капитализма не только по классовым интересам, но и психофизиологично. Уэллс в романе «Машина времени» описал нечто подобное, превращение классов-антагонистов в элоев и морлоков, но сделал это, как и подобает буржуазному писателю, в пессимистическом ключе.
И сколь ни казались смелы подобные размышления, Гастев, признаю это, шагнул дальше меня.
Он выдвинул идею машинизма.
Согласно учению машинизма по Гастеву, естественными союзниками рабочих являлись машины, а говоря шире и в целом — фабрики. Машины тоже эксплуатируются капиталистами, при этом их положение более бесправное, чем у пролетариата. Машины послушны и безответны, их участь — трудиться днем и ночью, ломаться, заменяться на более новые и совершенные, оканчивая существование на свалках или в плавильных печах. Машины — особая форма жизни, утверждал Гастев. Задача пролетариата — дать машинам освобождение от фабричной тирании. Пролетарий должен стать единым целым с машиной! Не метафорически и даже не в духе американских идей о научной организации труда, а буквально, физически. Противоречия между пролетариатом и машинным производством снимались на новом витке, на витке машинизма.
Я стал свидетелем эксперимента Гастева над единомышленниками. Он уговорил одного из своих подопечных провести слияние с простым станком наиболее грубым, прямолинейным способом, запустив руку под кожух, в тесное сочленение приводов и шестеренок, которые неминуемо должны были лишить несчастного конечности. Что, естественно, произошло — ошметки кожи, осколки костей, кровь и пронзительная боль, желание отдернуть кровоточащий обрубок, но стоящий рядом Гастев крепко держит рабочего за плечо, пристально наблюдая, как детали станка орошаются красной субстанцией, в которой обнаруживаются тончайшие серебристые прожилки.