Он пронес госпожу в спальню, держа ее бережно, как фарфоровую куклу. Эйверин затворила дверь и осталась стоять на пороге. Эннилейн загремела на кухне склянками, пытаясь, видимо, подобрать лекарства из запасенных трав. Но что-то подсказывало Эйви, что обычные травы тут не помогут. Если уж такой сильный колдун, как мистер Дьяре, в полном отчаянии, кто вообще способен хоть что-то сделать?
Эйверин пошла по ступеням наверх, ей ужасно хотелось помочь, ей так больно и тревожно было от отчаянных рыданий мистера Дьяре, что она не могла найти себе места. Наконец девочка постучала в дверь.
Мистер Дьяре, с глазами тусклыми и пустыми, ответил коротко:
– Что?
– Я… я могу что-нибудь сделать?
– Принеси цветы. – Мистер Дьяре сглотнул и отер рукавом слезы. – Все, что сможешь найти.
Эйверин лишь на миг удалось увидеть через полураскрытую дверь бедную госпожу. Она сидела на кровати, упершись руками, и дышала так быстро и так поверхностно, что не оставалось сомнений – дух жизни скоро ее покинет.
Эйви, глотая слезы, ворвалась в зал:
– Господин Бэрри, Эннилейн, помогите! Нужно поднять все цветы к госпоже!
Молодой господин остался на диване, сжав руками голову и уставившись в одну точку. Ушла из него самоуверенность, ушел былой форс. Он походил на брошенного ребенка. Эннилейн помчалась во двор, не задав ни единого вопроса.
– Может, может… вы подниметесь к ней? Кажется, пришло время прощаться, – прошептала девочка.
– Что с ней? Она что, умирает? – проскулил Бэрри.
– Да, господин, – произнесла Эйверин ужасающие слова.
Бэрри не шелохнулся, и девочка, не желавшая больше ждать, побежала вслед за Эннилейн.
Меньше чем через час комната Дады утонула в цветах. Такие яркие, такие живые – они были сейчас полной противоположностью госпожи. Мистер Дьяре сидел в изголовье кровати и не переставая гладил госпожу Кватерляйн по волосам. Эннилейн плакала на мягком пуфике, отирая лицо широким платком, а Эйви застыла у двери. Ее ужасало происходящее. Раньше ей казалось, что хорошие люди не умирают. Они просто не должны умирать. Смерть, чем бы она ни была и как бы она ни выглядела, должна щадить их, проходить стороной, чтобы мир становился лучше.
А Дада продолжала уходить: губы ее посинели, грудь и вовсе почти перестала подниматься. Тело ее серело и таяло на глазах.
Так прошли долгие часы ожидания: госпожа Кватерляйн то приходила в себя и улыбалась, глядя на мистера Дьяре и яркие пятна цветов, то начинала тихо плакать и кусать сухие губы. Мистер Дьяре отирал губы госпожи влажным ажурным платочком и пытался улыбаться ей в ответ. Но чем реже становились вдохи Дады, тем реже дышал мистер Дьяре. Казалось, он умирал вместе с ней.