Она широко улыбается в ответ, поглаживает меня по руке и, еще какое-то время подержавшись за прутья, уходит. Она не оборачивается.
Когда слышится щелчок замка на двери на лестницу, сердце у меня уходит в пятки.
С первым замком я еще могла смириться, все же сама закрыла дверь, это было ожидаемо. Но наличие второго выводит меня из равновесия, его защелкивание звучит, будто это конец. Спокойствие, которое я тщательно копила, рассеивается, и на его место приходит ужас.
У меня внезапно начинает болеть в груди, легкие отказываются расширяться и принимать воздух. Я сгибаюсь пополам, пытаясь нащупать пуговицы на чужой блузе, которая слишком сильно давит мне на шею. Сердце так бешено скачет, кажется, внутри от его ударов остаются синяки. В поле моего зрения остается только замок, замок, замок.
– Дыши, Альва, – тихо приказывает мне спокойный голос, прокалывая пузырь охватившей меня паники и позволяя втянуть воздух.
Я вдыхаю снова и снова, падаю на колени, прижимаюсь лбом к холодному полу, и мышцы постепенно расслабляются от притока кислорода. Возвращается боль в плече, ведь я неосознанно вцепилась в него пальцами. Однако на ней можно сосредоточиться, что я и делаю, медленно приходя в себя.
– Как ты? – Голос знакомый, а слова нет. Нет. Нет, нет, нет, нет. – Альва? – спрашивает мой отец из соседней камеры.
Я не отвечаю. Выпрямляю спину и прислоняюсь головой к кровати.
– Альва? – повторяет отец. В его голосе появляется оттенок того самого надрывно-раздраженного тона, характерного для мужчин, которые ждут ответа от своей юной дочери, но не получают его. Это могло бы меня утешить, если бы мы не были заперты в соседних клетках по приказу человека, который ненавидит нас обоих.
– Я слышу тебя. Я в порядке.
– Что ты здесь делаешь? Почему тебя привела Мэгги Уилсон?
– Я с тобой не разговариваю.
Он молчит. Я закрываю глаза. Не могу признаться – даже себе – в том, что мне стало легче от его присутствия. Не потому что он мой родитель, а потому что я теперь не одна. Мой отец рядом и в той же лодке, что и я. Твердая как камень кровать, затертое до дыр одеяло. Подушка, пахнущая чужим потом. Ведро, которое, без сомнений, еще менее чистое, чем мое. Но завтра я отсюда выйду.
Утешаясь этой мыслью, я снова забираюсь на кровать и выглядываю на улицу сквозь решетку, инстинктивно обхватив прутья пальцами. Луна еще не взошла. Все вокруг находится во власти теней, но я вижу, что несколько человек все еще остаются на улице, едва-едва освещаемые светом из выходящих на площадь окон. Кажется, в особняке Джайлза зажгли все лампы. Я наблюдаю за тем, как люди в домах занимаются тем же, что и я: по очереди выглядывают в окна.