Потом отец объяснял, что прошел шесть войн, и его лучше не нервировать. Лиля смотрела на его волосатую руку с телефоном и внутренне обмирала в ожидании оплеухи. Но отец сохранял абсолютную неподвижность, и это было еще страшнее, чем если бы он ударил.
— Шлюха, — медленно произнес он. — Шлюха подзаборная.
— Папа, — сказала Лиля.
— Где ты видишь папу? В Рим поезжай, там твой папа теперь.
Она ничего не поняла про Рим. Ей было ясно одно: родители от нее отреклись. Оба. Она была такой испорченной, что даже они ею брезговали. Слезы полились ручьями из широко открытых Лилиных глаз.
— Нечего тут сопли распускать, — произнес отец сдавленным голосом, в котором ощущался едва сдерживаемый яростный крик. — Раньше думать надо было. Теперь поздно.
— Поздно, — подхватила мать эхом.
— Шлюха. Вырастили шлюху на свою голову. Стыд и срам. Как теперь людям в глаза глядеть?
— Никто не знает, — пролепетала Лиля, давясь слезами.
— Не знает? — переспросила мать. — Поэтому ты с подружками-поблядушками переписываешься? На весь свет ославила нас!
— Не позволю! Не дам мою фамилию марать!
Отец размахнулся, чтобы запустить мобильник в стену, но вместо этого положил его на стол и подтолкнул к Лиле. — Забирай. Все забирай. И иди.
— Куда? — глупо спросила Лиля.
— А вот этого я не знаю. Куда хочешь. На все четыре стороны.
— Знаешь, с кем она свои похождения обсуждала? — спросила мать. — С Алиской Щукиной. Ее мать у меня в отделе экономистом работает. Младшим. Теперь все они будут мне косточки перемывать.
— Дожили, — горько сказал отец, шарахнул любимой кружкой об пол и вышел, топая, как носорог. — Чтобы через полчаса духу твоего не было! Иначе пожалеешь.
Похоже, до матери только теперь дошло, что все зашло слишком далеко. Но признать свою вину и взять ответственность на себя было бы для нее чересчур тягостно. Поэтому, вместо того чтобы остановиться, она взвизгнула, распаляя себя еще сильнее:
— Слыхала? Вот до чего ты отца родного довела. А ведь как он любил тебя, как баловал. Пушинки сдувал.
Про пушинки Лиля ничего такого не помнила. До недавнего времени отец вообще бывал дома наездами, появлялся то загорелый, то обгорелый, отмалчивался, играл желваками и пил сутки напролет, как правило, в одиночестве. Будучи трезвым, засыпал Лилю подарками и носил на сильных плечах, даже когда она достаточно повзрослела, чтобы стесняться прохожих. Ее робкие возражения отец не слушал, усаживал на закорки и шел с таким видом, будто готовился засветить в глаз любому, кто бросит на них косой взгляд. Эти прогулки напрягали застенчивую Лилю до крайности, но отца она любила и всегда знала, что в этой жизни есть кому за нее заступиться. Выходило, что она ошибалась. Ее не просто бросали на произвол судьбы, ее лишали крыши над головой, оставляли без гроша.