– Так какое мне дело до чужой личной жизни? Конечно, молчать буду! Я ж не баба, чтобы сплетничать!
Фомин с Ефимом переглянулись. И Александр Степанович тихо проговорил:
– Вот так и считай. Но на всякий случай имей в виду. Что у княжны Черкасской с ее танцами, у княжича Черкасского и его карточных игр не столько личная жизнь, сколько государственная.
Вот теперь совсем ясно стало. Конечно, буду молчать. Я себе не враг.
* * *
А музыка на балах у них полный отстой. Вроде же Бах в это время свои шедевры писал? Так вот то, что играли местные лабухи, – ни разу не Бах. Есть разница между тем, что мне исполняли сто двадцать профессионалов симфонического оркестра Мариинского театра на инструментах премиум-класса, и тем, что исполняют здешние шестеро лабухов на своих скрипках, небрежно сляпанных в ближайшем сарае. Брр! А местным ничего, нравится. Вон, танцуют. И даже что-то сложное, вычурное, с кучей разных движений и перестроений.
Хмурый мордоворот из генеральской охраны расставил нас по парам на первом этаже главного особняка. И это хорошо, потому как мы были в теньке, прохладе и могли дышать свежим воздухом. А внутри особняка было душно, накурено и громко. Приглашенное дворянство по-русски старалось вообще не говорить. Звучала французская, польская и – изредка – немецкая речь. Обсуждали всякую ерунду, но с каким пафосом! Славословили генералов Загрязского и Вильбоа, Долгорукова и фон Вертена. А одного генерала звали – я не удержался и хихикнул – Федор Хомяков. Генерал Федор Хомяков!
– О, вот ты где, милый мальчик!
Упс! Зря я перестал быть истуканом и подал признак жизни. Из темноты веранды ко мне выплыла в своем невозможном голубом платье княжна Мария Абрамовна Черкасская.
– Я тебя по голосу узнала.
Делаю каменное лицо.
– Виноват! Не удержался.
Она понимающе кивает. Ее глаза пьяненько блестят в лунном свете.
– Ну да. Ваш брат-солдат всегда к Федору Тимофеевичу с почтением относился. Как-никак под Полтавой у императора Петра Алексеевича был простой солдат-пехотинец, в линии стоял. А вон, вышел в генералы. – Мария Абрамовна лукаво улыбнулась. – И ты так можешь. Хочешь, замолвлю словечко?
Усердно делаю то, что от меня требовал Фомин. Молчу, как воды в рот набрал, только что щеки не надуваю. Княжна, судя по голосу, в хлам. Завтра вряд ли чего вспомнит.
– Ну, чего молчишь?
Из особняка на веранду нетвердой походкой вышел старый офицер. Сфокусировал на мне свой тяжелый взгляд и проревел:
– Солдат! Представься, когда с тобой говорит… ик… милейшая Мария Абрамовна!
Вытягиваюсь в струнку, бью прикладом мушкета о доски пола и щелкаю каблуками.