— Не бойтесь. И не зовите меня дамочкой. Я ваш искренний друг, слышите!
— Чудно, право… — Иван натянуто улыбнулся.
— Да вы вольны идти куда угодно. Как встретились, так и разойдемся.
— Я не боюсь! — решительно сказал он, продолжая путь.
— Тем более.
— Ну и чо?
— Вы служили в Красноярске, ведь так? — она быстро заглянула ему в глаза. — Не перечьте, я же сама видела.
— Чо видели?
Он остановился, а Сима по-дружески взяла его под руку и потянула вперед, на пригорок, где уже кончались сосны. Немного помолчав, она продолжила низким полушепотом:
— Давайте в таком случае зайдем с другого конца. Я ненавижу их, ненавижу, они меня осудили, и если бы не мой отец, принципиальный большевик, сестра тоже… За что осудили? Как белую шпионку. А и вины-то моей было — что жизни радовалась, с офицерами гуляла, вот и посадили в тюрьму.
— Я вас не знаю.
— Допустим. Но я знаю вас. Тогда в городе шли повальные аресты. На Благовещенской взяли сестру. Вы ж арестовали ее, вы!
— Не был я на Благовещенской, — холодно произнес он.
— В общем, поймите — мы союзники.
В кургузом тупичке за базаром, еще безлюдном в эту раннюю пору, они вошли во двор, потонувший в навозной жиже. Их приветливо встретил одноногий мужчина, провел в избу с низким потолком. В избе пахло луком и вареной картошкой.
— Отдыхайте. К вечеру что-нибудь принесу, — сказала Сима.
Едва за нею хлопнула дверь, Иван стащил с себя набрякшие влагой яловые сапоги и бросился на топчан.
2
Это случилось в феврале тысяча девятьсот двадцатого, два с небольшим месяца назад. На лесной заимке Теплая речка Иван жил с отцом, который у Мраморной горы выжигал известь. Места были диковатые, необыкновенно красивые и зимою, и летом, кругом лиственничные да еловые пади с богатой охотой на лосей и маралов да на всякую птицу, а руку протяни — тут тебе и рыбалка, в сумеречи речных ям неподвижно чернеют на дне тяжелые таймени, трепещут, рассыпая брызги на перекатах, быстрые хариусы и ленки.
Иван помогал отцу, тем и кормился, а мечтал о большем: хотел завести себе пару добрых рабочих коней и заняться прибыльным делом — возить грузы на золотые прииски по Черному и Белому Июсам.
Настя тоже не сидела на заимке сложа руки. Она была расторопная, на редкость трудолюбивая, безропотная, готовая к любым испытаниям, наполовину русская, наполовину хакаска. Еще при первом муже, погибшем в начале мировой войны, выучилась Настя редкому в селах ремеслу модистки и тем зарабатывала себе на жизнь, когда Иван служил в Енисейском казачьем полку в Красноярске.
Все было вроде бы ладно, все шло к лучшему, живи себе не тужи, да в один из дней нагрянула на Теплую речку милиция: двое в новенькой военной форме с красными бантами и наганами, третий — с бантом и винтовкой, а штык у винтовки был русский, со ржавыми пятнышками на острие. Иван в ту пору колол дрова на каменистой площадке у дороги. Приезжие соскочили с розвальней и обступили его, сторожко поглядывая, как он управляется топором с кряжистыми чурбаками. Потом один из милиционеров, знакомый Ивану парень из волостного села Дума, миролюбиво сказал: