Седьмая беда атамана

Паровоз гукнул на всю тысячеверстную тайгу, и вслед за гудком, как бы догоняя его, залязгали буфера. Пассажирский состав на Ачинск был недалеко, сразу же за поворотом, где на широкой мари затаилась небольшая железнодорожная станция.

Иван понимал, что его, убежавшего из тюрьмы, искали повсюду, перекрыв все дороги окрест, поэтому не заходил в села, а пробирался мшистой тайгой, далеко от жилья, и теперь поджидал состав за станцией, спрятавшись на песчаном откосе в кустах еще нераспустившейся жимолости. Отсюда была видна узкая, как тюремный коридор, просека с голубыми полосками рельсов, с мутными красками вечернего неба за частоколом тайги.

По просеке тянул сквозняк. Время от времени Иван зябко подрагивал в своем потертом, вонявшем карболкой френче с большими накладными карманами. Шинель он с умыслом оставил в тюрьме на нарах, бежать с ней было немыслимо: не увернулся бы от пуль, а стреляли целым взводом из винтовок и пулемета.

Поджарый, среднего роста, Иван был подвижным, ловким. Он смело выходил в круг бороться с дюжими казаками и, на удивление всей станице, неизменно побеждал соперников точной подсечкой, кидая наземь через колено. И тогда яро клокотала, захлебываясь от восторга, охочая до зрелищ станица. Чтобы случаем не опозориться, с Иваном предпочитали не связываться — ну его! — а сам он, длинноносый, рыжий вьюн, безнаказанно задирал молодцов, упиваясь своей необузданной лихостью.

А уж и было похвал, когда, вернувшись целехоньким с фронта, он вместе с однополчанином Гришкой Носковым показывал на радостях настоящую казачью джигитовку. За станицу, за ее каменистый верхний край, выходивший на пригорок, к кладбищу и амбару, где на льду держали до похорон покойников, люди хлынули по улицам торопливыми толпами, и невозможно было пробиться к выбитому копытами кругу, по которому на сыромятных вожжах ходили, свирепо кося налитыми кровью глазами, лучшие в станице скакуны. Тогда на мухортом дончаке Автамона Пословина, гордом и злом, как зверь, Иван проделал такое, чего отродясь не видывали казаки и даже не могли себе взять в ум. В петроградском цирке, говорят, где собраны лучшие наездники со всего света, и то не всегда показывали этот номер: на полном галопе человек прыгал с коня и летел вкруговую, а потом, будто подброшенный стальной пружиной, взмывал в седло, чуть ухватив рукой смоляную конскую гриву. Даже старики, много видевшие на своем веку, которых, казалось бы, уже ничем нельзя удивить, и те невольно приседали и ахали от возбуждения:

— Хват, якорь его! Хват!