, который не миновать, возвращаясь в квартиру Луки на втором этаже.
В конечном счете оказалось, что именно эти расфокусированные места на другом берегу – по дороге к вокзалу или в неструктурированном заречье (эх, где только наша не пропадала!), когда город, стряхивая средневековое оцепенение, рассыпается в разные стороны, и есть самые важные для попадания в «нутрь». Там, где, если идти от Площади чудес в сторону моего дома, исторические кварталы заканчиваются, а муссолиниевские ландшафты еще не замусоливают глаз, случаются запущенные сады и скверы с какими-то павильонами, покрытыми грязными граффити, у которых забиты окна и двери, с огрызками Читтаделла Веккья («Старая крепость»>119), охранявшей город со стороны моря.
В века величия Читтаделла Веккья имела четыре башни – Сант-Аньезе, Сан-Джорджо, Гиббелина и Арно, в прямоугольник между которыми заходили корабли – раньше там была верфь Дарсена. Теперь поверить в город-порт невозможно. Идешь к мосту, а возле башни Гвельфов, разбомбленной во время того же самого авианалета, что и Кампосанто, в замусоренном углу, стоит странный памятник Галилею с нервными, вскинутыми руками. Возникает тенью, точно намекая, что все возможно, и встретить в этом запущенном саду, по соседству с аптекарским огородом «Джардини Семпличи», можно кого угодно.
Паломничество Фламмариона
Пиза разомкнута, и, кажется, все дело в той самой итоговой фреске Пьеро ди Пуччо 1389–1391 годов с северной стены Кампосанто, похожей на карту и оттого плотно засевшей в сетчатке.
Той самой космографии, похожей на гигантскую мишень, что занимает на кладбище «красный угол», а в Музее синопий – отдельную стену. Устройство местного мира на ней полустерто, но не зря же, параллельно пути, который день я читаю борхесовскую трактовку «Божественной комедии».
Еще со времен Данте, знавшего астрономию Птолемея и христианскую теологию, вселенная Пизы напоминает прохожим неподвижную хрустальную сферу, подобие той, что средневековый паломник в одежде пилигрима (в руке у него посох) протыкает лицом, выглядывая в открытый космос.
На «Гравюре Фламмариона» из учебника истории Средних веков странник, добравшийся до края земли, рассматривает машинерию небесного свода совсем как Буратино, который своим длинным носом проколол холст, закрывающий камин, чтобы увидеть за ним возможность другого мира. В него Буратино ушел целиком, прихватив с собой друзей из кукольного театра, когда реальность, окружавшая его и коллег по труппе Карабаса-Барабаса, окончательно себя исчерпала.
Если поступательная шкала прогресса сломалась вместе с остатками «эона Просвещения», на сцене темпоральных режимов вновь возник замкнутый круг. Ностальгия возникает из-за того, что