привычное кончилось, меланхолия – потому что внутри круга некуда больше стремиться.
Это только народовольцы и прочие революционные демократы, разбуженные Герценом, мечтали о небе в алмазах и счастье грядущих поколений, свободе, равенстве, братстве, тогда как мы хорошо знаем, куда все эти мечты приведут. Потому мы уже не мечтаем об утопии, мы тоскуем и ищем круги руин в нераскрученной части любого туристического центра.
Аура и патина
«Полному восстановлению поддаются только ложные воспоминания», – вздыхала Светлана Бойм в своей самой известной книге, посвященной будущему ностальгии. Скоро ее переведут на русский, и тогда станет доступной глава, посвященная эпохальной реставрации Сикстинской капеллы, когда фрески Микеланджело восстанавливали в прямом эфире.
Справедливости ради надо сказать, что этот проект японской компании Nippon TV Networks, пришедшийся на 1980-е годы, возник на заре цифровой эпохи, когда постмодернизм существовал в основном в теории и в литературе.
Реставрация ватиканских росписей кажется Бойм важнейшей развилкой, меняющей «работу» ауры, про которую она поясняет: «aura – слово, на иврите означающее „свет„, – определялась Вальтером Беньямином как опыт недостижимого, дымка ностальгии, не позволяющая обладать объектом желания. Если аура неосязаема, то патина, напротив, вполне видима…» >120
Вообще-то снятие копоти и проявление первоначальной свежести красок («реставрация означает возвращение к первоначальному состоянию, предшествующему историческому „грехопадению„»), как бы отменяющее века их бытования, приводят к радикальной перемене участи этих и каких угодно фресок, так как естественная эволюция стен отныне сошла с траектории.
Бойм вспоминает о принципах барочной реставрации, когда к остаткам древних мраморов приделывали новые детали, дабы получить третьи результаты. Парадокс в том, что мизансцены Кампосанто, поднятые из праха для того, чтобы как можно меньше утрат напоминало об эпохах запустения и разрушений, оказываются памятником этим самым лакунам и умолчаниям. Но что будет честнее – следовать барочникам или делать вид, что с картинами ничего не случалось, – Бойм не знает. Я, видимо, тоже.
Если произведение действительно начинает жить самостоятельной жизнью, как можно лишать мастера последней воли к открытию своего шедевра превратностям времени? Что является более аутентичным: первоначальный образ Микеланджело, защищенный от временных катаклизмов, или исторический образ, стареющий с ходом столетий? И что, если бы сам Микеланджело отверг соблазн вечной молодости, предпочтя ему трещины и ветшание?