В музеях (особенно это касается Феррары) людей мало.
После сиесты вылезло солнце, стало душно, как перед грозой. Феррара покрылась мелкой испариной и вновь вернула мне дискомфорт. Правильнее написать: ввернула. Пришлось сделать еще одно усилие – над собой и над страной, что вокруг.
В стороне от этой толчеи
«У людей пред праздником уборка…» Своим драгоценным и невидимым теперь фасадом, за которым, собственно, я и ехал, Дуомо повернут к герцогскому замку (памятник Савонароле стоит к замку спиной), а к площади, на которой стены собора превращены в торговые ряды с избушечными чердаками, стоит боком. Понятно почему – всю другую сторону Палаццо Коммунале занимает почти новый торговый центр с «Макдоналдсом» наперевес. Хоть он и сложен из розоватого туфа и прикрыт останками аутентичных архитектурных деталей, выглядит бледно.
Дуомо закрыли фасад, и с города точно бы смыли весь макияж, он стал равен самому себе – терракотовый, тихий, точно надорвавшийся, выгоревший изнутри, но продолжающий жить по привычке.
По инерции.
Возможно, из-за тумана, так и висящего над Эмилией весь день, Феррара утеряла свои бодрые цвета и кажется восстановленной после пожарища.
Жизнь ушла из нее, но позже вернулась в ином качестве, с которым Феррара пока не определилась. Музеи пустые, торгуют облезлыми стенами; они, единственные, пыжатся произвести впечатление на заезжих туристов. Да и то лишь потому, что такая у них обязанность – производить впечатление, а иначе люди попросту раскошеливаться не будут.
Музеи здесь необязательны, даже пинакотека, обычно служащая для чужака типа меня то ли якорем, то ли причалом. Даже Дуомо, обляпанный изнутри свечным барочным нагаром, не работает точкой отсчета или же притяжения: закрыв фасад, из-под него как выбили табуретку.
Здесь даже университет, в сторону которого меня погнала простата, умер и подглядывает. Студенты меланхоличны в полуобмороке, особенно заметном после харизматичной Болоньи. Лишь велосипедисты чувствуют себя в полном праве, выполняя в городском ландшафте роль голубей и прочих прирученных птиц.
Без точки опоры я чувствовал себя как внутри экзистенциального фильма, хотя и не был в плаще.
Туман усиливался, велосипедисты борзели.
Истошно, в цвет улице Ариосто, пахло кофе, плесенью и паутиной, а я все не мог придумать этому фильму название или вспомнить имя режиссера.
Так выглядит (проявляет себя) безвременье.
Феррара слишком рано начала, да слишком рано выдохлась. Два века взбудораженной жизни при д’Эсте, когда город распирало как на дрожжах и весь он был вокруг да около замков как важнейшего градостроительного предприятия, и полный упадок, перешедший затем в запустенье, – все это считывается в меланхолии чистых страниц палимпсеста, с которого соскоблили весь текст.