Ни Эрмитаж, ни Цвингер, ни Лувр, ни Прадо, ни даже Флоренция с Миланом не были бы собой без картин, вытащенных из этого каменного, равнодушного теперь лабиринта.
В одном из покоев герцогского замка Кастелло Эстенсе есть зала Тициана с фоторепродукциями цикла, который заказала ему знаменитая местная меценатка. Картины разбрелись по свету, точно выпускники местного университета. Если эту новацию с заменой подлинников фотообоями распространить на другие дворцы, замки и церкви Феррары, город зацветет цветовым разнообразием, как маками майский луг.
Но вместо этого теперь (а ведь было еще несколько разрушительных землетрясений, едва не лишивших Феррару последних крох высокого искусства) по музейной карте, куда бы ни пошел, разглядываешь объедки с барского стола.
Лакуны и трещины феррарских фресок – вот самое яркое впечатление от местной пинакотеки, палаццо Скифанойя и Каза Ромеи. Даже величественный и монументальный триптих Туры в Музее Дуомо потемнел настолько, что словно бы оглох.
Мой персонаж внутри экзистенциального фильма поеживался, подымал воротник, щурился, спотыкался о неудобную брусчатку, заросшую могильной травой. Он в буквальном смысле не находил себе места, чтобы внутри Феррары спрятаться от нее и, значит, от самого себя.
Город Антониони
Все города про разное. Но все они заранее есть внутри сознания, памяти, хотя бы и фантомно, предположительно, и никогда не знаешь, какой именно файл разархивируют. Так, в Ферраре почему-то важно побыть немного Феррарой, стать одним из ее камней. Точно так же в Болонье важно стать немного Болоньей, в Пизе – почувствовать себя частью Пизы и того осадка, что она вынесла и несет, вместе с цветом Арно, ну и так далее: эти города похожи на людей, на человеческие организмы со схожим набором органов при разных ДНК.
Герой экзистенциального кино мучился и томился разгадкой совершенно закрытого городка – этим, кстати, Феррара несколько схожа с Урбино, который, в отличие от нее, все же учитывает туристов эффектной подачей. А Ферраре и подавать-то практически нечего. Ничего не осталось, кроме гор разноцветной скорлупы. Да и скорлупу успели растащить, вот ведь.
Догадка пришла откуда не ждал: выйдя во внутренний дворик пинакотеки, на задней ее стене во весь огромный реверс увидел черно-белую фотографию: Антониони времен съемок «Блоу-ап».
Этот режиссер повлиял на мое визуальное (и даже текстуальное) мышление больше, чем все художники разом. Симметрия и асимметрия, тягомотина замедленного хронотопа, яростные разговоры ни о чем и фигуры, так и не вписанные в интерьер или пейзаж, так и остающиеся стаффажем, плюс, конечно, «болезненное буржуазное отчуждение» – все это для меня примерно то же, что японцы для импрессионистов.