— Ну чего, давай ещё освежимся…
— Не, не хочу, мне ещё идти надо… Ты не грусти… Боренька, а чего ты со мной поговорить хотел?
— Слушай… Да как-то… Видишь вот… Разошёлся, одному хреново. Женя, слушай, чисто по-дружески. Познакомь меня вон с той, что ли, девушкой, с блондинкой, Катя, кажется… Будь другом, не обижайся.
— Боря… да ты чего?! У тебя с бабами проблемы, что ли? Господи! Такой мужик… Да с тобой любая ляжет. Только свистни. Чё ты, бабу найти не можешь?!
— Спасибо на добром слове. А где искать? Пара была давалок, обеих до сентября не будет, а других где взять? Знакомиться так я не умею… С мужиками проще…
— А в больнице у тебя? Медсёстры… Ты же по ночам дежуришь…
— Ты б видела этих сестёр… Страшнее смерти… Слушай, ну чего, познакомишь?
— С Катькой-то? Попробую. Она, знаешь, дурная…
— Я сам хорош.
— Ну ты даёшь, Борька. Ну, подожди, да слушай, может, возьмёшь ещё кофейку, и на Катьку тоже. Сейчас приведу.
Она повернулась и медленно пошла вглубь «Сайгона». Удивление было настолько сильным, а обещанная помощь настолько раздражающей и неискренней, что Женя отвлеклась от внешних обстоятельств, погрузившись целиком в мысли и образы, рождённые неожиданным и дурным поведением Доктора. Она жила своими проблемами, мелкий зверёк, любящий ласку, но всегда готовый цапнуть; окружающий мир воспринимался как злобная, иногда полезная данность, сила без предела, без проблем и сомнений, носители этой силы были большими, умными, могучими, по-особенному чистыми и богатыми людьми, перед которыми Женя всегда как-то ёжилась и сникала. Ей в голову не приходило, что Доктор может быть слабым, жалким, глупым, что может просить и даже унижаться.
Она так отъехала от окружения, что колыхалась и ворочалась в своих чувствах и размышлениях, действительность воспринималась как-то, но возбуждённая фантазия преобразовывала внешний мир в удобные образы так, что Женя, не замечая и не осознавая, шла по узкой дорожке среди высоких травянистых стволов, неядовитых, но немного колючих, неприятных, но оставлявших проходы. Трава густо сгрудилась вокруг высоких круглых клумб с плоскими лысыми вершинами. Там на толстых стеблях росли головки больших цветов, у каждой клумбы был свой цвет, запах, дрожание атмосферы. Она уходила всё глубже и глубже в чащу, свежий воздух оставался сзади, впереди была затхлость, тлен, сырость и клубящееся зловоние. Конец пути был близок и обозначался замурованной дверью в каменной стене. Перед дверью, вокруг последней на этой дороге лысой площадки росли, изгибаясь бледными нетвёрдыми стеблями, составляя из этих стеблей тревожный узор презрения и отрицания, молчаливые цветы, из осторожности мимикрировавшие под поганки.