Женщины радугой спускались по склону к равнине, к цветным пятнам ждавших людей. Дойдя до середины, царица подняла руку, сёстры повторили её жест и запели старинный гимн богу войны. Женщины пели военный гимн только при встрече войска, поэтому он был один, почти не менявшийся, заученный с детства, скучный и холодный. Царица задумчиво шла и пела, шевеля кистью поднятой руки с золотыми браслетами и кольцами. Она в первый раз изменила мужу, вообще впервые попробовала другого мужчину и теперь, ожидая встречи, страшилась того, что он узнает, догадается о её неверности. Она чувствовала под парадным платьем пространство своего тела, ещё недавно существовавшего в сексуальной памяти только любимого супруга, а теперь хранимого воспоминаниями ещё одного человека. Оно принадлежало уже не одному, а многим, это лишало его любовной уникальности, но повышало ценность, как дорогого и желанного источника наслаждения. Царица всей кожей, всеми поднятыми к небу пальцами ловила вновь открытые возможности, она была упоена своей новой значимостью, и только одна горькая мысль портила удовольствие — похвастаться было некому. Врач и так всё знал, мнение девчонок её не интересовало… муж? Ах, если бы! Его гнев и тяжесть наказания придали бы большую ценность событию, но сказать самой? Нет, страшно, всё же страшно.
Наконец, они спустились вниз, царь с царицей встретились, он ласково взял её за дрогнувшую руку, они взошли сверкавшими ступенями на мраморное возвышение и воссели на деревянные, из ливанского кедра, инкрустированные костью и золотом кресла. Вокруг бушевал пир, постепенно становившийся всеобщей пьянкой с беспорядочными совокуплениями в близлежавших кустах и за стенами ближайших зданий.
Пробыв положенное время, царь подал руку царице и, оставив народ и приближённых валяться и спотыкаться на лужайке, пошёл вверх по склону холма. Сопровождали их всего два воина из свиты царя. Они дошли до дома, воины расположились на пороге, а супруги уединились в покоях, предназначенных для ночных занятий и отдыха.
Уже начались сумерки, было полутемно, а в комнате и вовсе ничего не видно. Посредине покоя стояла огромная деревянная кровать с темными покрывалами, в углу маленький бассейн с ароматной водой, сундук для одежды, ещё один сундук. На нём в глиняной тарелке сквозь толстый слой пепла еле видно в темноте мерцали угли, заготовленные царицей. Она подошла, взяла на деревянную дощечку один уголёк, раздувая, поднесла его к фитильку масляного светильника, потом другого. Два язычка пламени осветили комнату, таинственно глянули звериные морды с расписных стен, разница с золотым светом в шатре была такая, что хоть плачь.