Царица вышла на середину комнаты, устланной мягким ковром, и медленно стала раздеваться. Цветные воланы падали один за другим, всё выше и выше обнажая стройные горячие ноги, на ней остался золотой лиф, она переступила через цветные ткани, скинула с ног сандалии, задумчиво подошла к кровати, расстегнула лиф и бережно положила его на крышку сундука. Услышала, как зарычал от страсти царь, как могучим движением рук он разорвал красную с золотом повязку, поднялась на кровать и встала на колени к нему левым боком.
Она услышала лёгкий шаг царя, знала, что сейчас он подойдёт сзади, тоже встанет на колени, она ощутит его тяжесть, от этого должна будет опереться на согнутые в локтях руки, изогнувшись в удобной для него позе, что его огненная плоть вольётся в её тело, что будет божественно хорошо, но теперь она желала большего. Она не знала, как и что сказать, устрашилась слов, только, против обыкновения, повернула к нему лицо и протянула левую руку, надеясь, что он возьмет её, положит на спину и сделает, только гораздо лучше, то, что врач вложил тогда в её память и желания. Царь не заметил призывного жеста, всё было, как всегда, она уплыла в сумбуре мыслей и страшной усталости, последней мыслью было, что её муж лучше всех, но мог бы быть ещё лучше.
Царь был очень умён, терпелив и значительно более наблюдателен, чем ожидала царица. Он понял смысл возжигания светильников, увидел приглашение к неведомым приключениям в жесте левой руки. Он ощутил небывалую прелесть в совершенных изгибах тела супруги, впервые освещённого красноватым пламенем горящих фитилей. Однако, он хотел знать, что, собственно говоря, произошло, куда звала его царица, кто был её проводником и учителем в новых наслаждениях.
Царь не спешил, он хотел получить доказательство того, что происшедшее не было случайностью, и получил их. Он видел невысказанную просьбу царицы, понимал, что она умоляет его о разоблачении, что ждёт его сурового вопроса, упрёков и наказаний, может быть, жестоких, но страшился задать вопрос. Не мог он и забыть. Каждый раз, приготовляясь к соитию, царица делала что-нибудь необычное. То она встречала его, лежа на спине, заложив руки за голову и согнув одну ногу в колене, то во время совокупления пыталась упасть на бок; она думала, что он не замечает, а он думал, что никто не видит его страданий. Страх сдерживал обоих.
Прошёл лунный месяц, замкнув цикл жизни царицы, между супругами были страх и тайна, и вот, в день новолуния, когда дело шло к вечеру, царь решился на поступок. Он послал одного из воинов, тот прошептал приказ царя Голубой — всегда бледной и узкогубой шпионке царя при дворе царицы. Та взяла за руку одну из негритянок, всё равно какую, их никто не различал, и повела по коридорам нового дворца. Путь был недалёк, но казался длинным, коридор изогнулся под прямым углом, две ступеньки вверх, негритянка почти касалась головой потолка, три ступеньки вниз, внезапно они оказались на глинобитном полу пустой большой комнаты, и дворец открылся перед ними сверху донизу: каменный первый этаж, деревянная лестница вдоль стены, полированные кедровые брёвна второго этажа, два окна под самыми балками перекрытия, ещё выше — чёрные линии стропил, расчертившие поле зрения мерцающим геометрическим узором, фантазией недавно прибывшего египетского инженера, блеснувшего технической мыслью в провинциальной столице; на стропилах ровные ряды тёсовой кровли.