Ярая смерть не щадит человека:
Разве навеки мы строим домы?
Разве навеки мы ставим печати?
Разве навеки делятся братья?
Разве навеки ненависть в людях?
Не издавна знакомые слова замкнули рты замершим слушателям, — слова были известны всем, многие знали их наизусть, — нет, печать на уста наложило восхищение смелостью героя и страх, живший в сердце каждого. Эти слова были опасны, ибо говорили о подземном мире, о тех, кто его населял, могли привлечь их внимание, проложить дорогу в Шумер, и заклятия мёртвых могли одолеть живых. Народ верил мощи Балиха, крепка была по всей стране его сила, но страх шевелился в сердцах, когда они смотрели на высокую грузную фигуру первого сановника государства и наследника богоравного Гильгамеша. А он шёл, опустив голову к земле, произносил заклятия и не боялся духов. Люди думали, что знаки страданий и усталости на его лице и движениях написаны заботой о народе, городе и стране, а их написало тяжёлое дыхание и размышления о том, почему Энки, родной отец между прочим, дал ему возможность целить, всех, кроме себя, — это, безусловно, тоже знак, но что он обозначает и к чему следует готовиться, Балих понять не мог. Он задумался, потеряв связь с местом и мгновением, но шёл ровно и прямо и подошёл, точно как хотел и как полагалось, на семь шагов ранее царя.
Он шёл, опустив голову, остановился, глаз поднимать не стал, услышал стихшие шаги Гильгамеша и поклонился великому царю и сильнейшему из людей. Балих смотрел вниз, но знал, что один остался на ногах на краю коленопреклонённой площади. Когда шевеление затихло, когда все горожане Урука, нашедшие себе место у зиккурата, все двенадцать тысяч человек пали ниц на лица свои пред величием царя, и он уверился в том, что ничьи глаза не поймают его взгляд, кроме глаз старшего брата, которые, в отличие от глаз остальных людей, несли облегчение, а не муку, он выпрямился, взглянул перед собой и услышал громкий низкий голос, произносивший приветствие на царской версии шумерского языка:
Асаллухи, брат мой, которого так люблю я,
Стези твои да пребудут с моими.
Взойдем на вершину с тобой мы вместе,
Наши игры Энлилю да будут приятны.
Голос и слог были величественны и благородны, как величественно и благородно было всё в Гильгамеше. Он был на две пяди выше Балиха, очень стройным и божественно сильным, его руки были теми самыми руками, что убили страшное чудовище ливанских гор Хуваву и истребили проклятие Инанны, Великой Богини, Матери Богов — небесного Быка, посланного для разорения Шумера. Ему было очень много лет, он пребывал в земном теле уже третий срок жизни смертных людей, но выглядел, как зрелый муж в расцвете сил. Он не брил бороды и усов, не стриг волосы, и они спокойно и торжественно тяжёлым золотом лежали на плечах. Молодым было лицо, и только глаза царя, те самые глаза, что оплакали смерть любимого друга Энкиду, что видели муки мёртвых в подземном царстве, были старыми и грустными, и знаки, написанные в них, говорили Балиху, только ему, мудрейшему из живущих, что Гильгамеш устал, молит богов о смерти, но боги или Кто-то превыше них не посылают ему покой.